Мое побережье (СИ)

Хоган заерзал на стуле. Почти показательно. Даже телефон, в который утыкался добрые полчаса, спрятал в карман. Я обреченно вздохнула и залпом осушила бокал с соком. Это его излюбленная тактика с далекого детства: молча смотреть на то, чего очень и очень хочется, почти не моргая, в немом ожидании, пока кто-нибудь, кто способен обеспечить данную покупку или услугу, заметит его пристальный взор и предложит столь горячо желаемое.

Да. Мистера Бонда он, наверное, любил больше, чем вестерны.

— Пойдем танцевать? — я отставила пустой бокал на тонкой ножке.

Напряжение, с коим Хэппи вглядывался в толпу, казалось мне трогательно-забавным. И напускное равнодушие, которое ему не удалось скрыть — почти комичным.

— А? — он живо повернулся ко мне. — Пойдем, почему нет.

Когда неподалеку маячит медленно двигающаяся в такт музыке макушка Тони, мы останавливаемся. Хэппи топчется неловко: грация никогда не была его коньком, но он не нарушает дистанцию и не пачкает подол моего платья, и уже за это я ему благодарна.

В толпе взгляд цепляется за Нору Уэшвилл, жмущуюся в танце к капитану нашей школьной команды по футболу. Неприятно это признавать, но выглядела она потрясающе: в солярий явно было вложено немало денег, а в салон, где она делала макияж — и подавно. У Норы было красивое, коралловое, шифоновое платье, слишком идеально подходящее к ее коже и светлым волосам. Украшенная бисером широкая «петля» обвивала ее шею; платье было с открытой спиной, и, когда Нора кружилась в танце, от нее было сложно отвести взгляд. Тихо вздохнув и почувствовав, как волна разочарования грозит затопить меня с головой, я поспешила отвернуться от вальсирующей пары и протянула руку к затылку. Легкий щелчок, и то, что когда-то было кудрями, плавными волнами рассыпается по плечам.

Матильда Брок выглядит счастливой. Она рассеянно вертит головой, щурится, когда прожектор выхватывает из темноты ее лицо, и в какой-то момент даже отрывает ладонь от плеча Тони, чтобы помахать своей подруге, сразу же, правда, возвращая руку в исходное положение.

Интересно, что было бы, если б мы не встретились тем днем на детской площадке? Я стояла бы где-нибудь поодаль, в самом темном углу, возле, предположим, той фигурки дельфина? Наверняка смотрела бы на него — недостижимую мечту, эдакий сказочный идеал, не знала бы о нем совершенно ничего, кроме имени и марки автомобиля, и посему была бы очарована им абсолютно и бесповоротно. Слепые фантазии тем и прекрасны, что в неведении истины ты готов держаться за них бесконечно долго.

А если б я узнала о том, каков Тони Старк на самом деле, позже? Держу пари, возведенный на пьедестал образ обрушился бы на мою голову с такой силой, что я еще долго не смогла бы отойти от шока.

Матильда Брок никогда не узнает того человека, который с напускным интересом делает ей комплимент. Чему Говард Старк действительно научил своего сына, так это держаться на публике в амплуа образцовой безупречности и безукоризненно улыбаться в лицо даже тем, кому бы хотелось выбить зубы. Не то чтобы Тони был форменным лицемером, прикрывающимся добродетельностью: бунташный норов и неизлечимая мания говорить собеседнику в лоб хлесткую правду значительно усложняли задачу; однако в добродушном расположении духа он мог быть удивительно покладистым снобом.

— Знаешь, я не против, — внезапно произнес над ухом Хэппи, вырывая меня из вороха размышлений.

— Что?

— Ты и Тони, — он пожал плечами, отчего моя ладонь немного съехала. — Я не против, если тебя это беспокоит. С тобой он становится лучше.

Туше.

Вот так просто. Лучше.

Хэппи пристально пялился в стену, словно ничего увлекательней в собственной жизни не лицезрел.

Я нервно облизнула губы, чувствуя, как румянец приливает к щекам.

— Откуда…

— Откуда я знаю? Не смеши, — уголки его губ дернулись вверх, — я же не совсем дурак. Я знаю, что означает этот взгляд, когда он на тебя смотрит.

Этот взгляд? Мне чуть не стало смешно. Последнее время я была чрезмерно подвластна истеричному веселью.

— Все не так. Мы… это просто его игры, — и в горле вдруг встал тугой ком, — не больше. Любопытство и тяга к запретному.

Слух уловил протяжный вздох. Не исключаю, что Хэппи не горел желанием разбирать эту тему по косточкам — или, по крайней мере, не был готов.

— В таком случае, он сильно заигрался.

Хоган показательно отвернулся, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен. Я не могла его винить: длительные полемики о чувствах, тем более — не его, всегда давались моему лучшему другу с трудом.

Сильно. И Хэппи даже не представлял, насколько.

Когда ди-джей сделал музыку тише, готовясь сменить композицию, а в зале потухли прожектора перед тем, как загорелся бы свет, я пришла к выводу, что во фляжке Хогана имелось слишком много содержимого, чтобы пить его в одиночку.