Мое побережье (СИ)

— Что на этот раз? — в отличие от меня, Беннер не спешил расставаться со своим «Майами айс». Капельки влаги лениво стекали по стенкам медленно теплеющего от его рук стакана.

— Одна цаца начала клеиться ко мне, — тоном, с коим по обыкновению стартуют лиро-эпические повествования Энтони Эдварда Старка, начал он, — внешне на «сойдет», я согласился потанцевать. Вдруг откуда-то выныривает тумба с ушами, представляющаяся ее парнем. Да и пожалуйста, — Тони махнул рукой, фыркнул, — зазноба не такой уж и фонтан, на здоровье. Я по своим делам, этот индивид окликает: «Эй, ты, давай выйдем, поговорим по-мужски». Сдался бы он мне сто лет. О чем я и сказал. Ему это не понравилось, — он недовольно цокнул, покосился на мой коктейль, без спросу попробовал. — Сладко. Ну, так вот, думаю, черт с тобой, пошел. Он на выходе начинает петушиться: «Ты что с моей девушкой делал?», — Тони явно переигрывал, копируя манеру говорения некого парня, но выглядело это уморительно. — Спрашиваю его в лоб: «Ты слышал про петтинг?». И он: «Чего?», а я и отвечаю: «Ничего, разговаривал я с ней». Кажется, до него так ни черта и не дошло, но на всякий случай посчитал нужным мне врезать.

— И что потом? — давно не припомню столь отчаянного желания разговориться со Старком.

— Что потом, его — в шею, я — к стойке, — как само собой разумеющееся. Впрочем, чего еще можно было ожидать; с Тони связываться всегда себе дороже. — Вы пойдете танцевать сегодня или так и будете пускать корни в сидения?

Думала я недолго. Четыре глотка — ровно столько оставалось до ничем не заполненного дна бокала. От алкоголя, в резком порядке и большом количестве поступившего в организм, тело передернуло. Я поморщилась и, придерживаясь за стойку, в лишенном грации движении (но по моим меркам относительно нормальном) сползла со стула.

— Идем, — пол оказался мягким, однако я себе мысленно приказала держаться смирно. Я — боец. Я — бравый солдатик.

Или нет, не пол. Ноги. Ноги определенно напоминали травинки, колышущиеся по ветру, а тело было таким легким, что дунь — развеется.

Пьяной я не была точно — голова работала на ура, но вот координация подводила, словно ниточки, связывающие команды с мозговым центром, оборвались. Или что там обрывается; спрошу у Брюса, когда вернусь за добавкой — то, что мое сознание через считанные минуты станет ясными, было очевидно, как закон всемирного тяготения, и грустное настроение, охватившее после первого коктейля, вернется.

Старк подозрительно покосился на меня, переглянулся с Брюсом.

— Сколько ты выпила?

— Не настолько, чтобы не удержаться на ногах, — я отвернулась, как самой показалось, важно, зашагала к ритмично движущимся танцующим.

Чего? На секунду задумалась: почему «настолько»? Он же не спрашивал, насколько. Он спросил сколько, то есть численное количество, заданное… фу-фу-фу. Математика и логистика. Замахала бы руками, гоня неуместные рассуждения, да выглядела бы странно.

Плевать.

А эта песня, держу пари, была в последнем «Форсаже», что мы смотрели.

Одна бы я танцевать ни в жизнь не стала, но рядом появился Тони, и все встало на свои места. Боже, вот, оказывается, во имя чего выпивают: тело стало невероятно подвижным, усталость от длительного пребывания на каблуках куда-то исчезла, а голова стремительно освобождалась от предрассудков. Почему люди не говорят то, что жаждут сказать, в трезвом состоянии? Почему не могут двигаться, словно их никто не видит, к чему весь бред с заборами ограничений, выстроенный вокруг фасада твоей жизни?

Слова путались. Кажется, танцпол воистину пронизан неповторимой атмосферой разожженного огня молодости, на который слетаются все мотыльки в округе.

Тони двигался напротив. Контуры нечеткие. Такой родной, что сердце заходится.

Вижу его и испытываю чувство неконтролируемой, цунами сметающей все на своем пути нежности: дружеской, братской, материнской, нежности к парню, в объятиях которого отключается мозг, такой, что хочется задушить от переизбытка эмоций. Он эгоистичный. Заносчивый. Непомерно болтливый, самовлюбленный, но каждый недостаток, содержащийся в длиннющем списке из оных, столь правильный, что я в ближайшем будущем запишусь в отряд моральных самоубийц, доколе не ощущаю никакого дискомфорта, вытерпливая его заскоки.

Равновесие прекращало существовать, и меня стихийным магнитом тянуло к нему. Запах мужчины. Просто сносит голову.

Я не сообразила, отчего рассмеялась, закусывая губу и ловя подставленные ладони, переплетая пальцы. «Райская птица», ты была лишней. Такая замечательная опора; такие уверенные, что хочется вручить ему собственную жизнь.

Родной-родной-родной. Так здорово вплотную, что почти неловко, неразмыкающиеся руки, которых так не хватало.

Мы не всегда попадали в такт. Я прикрыла веки, уходя от режущего глаз света, еще больше ссорясь с координацией.