Мое побережье (СИ)

— М, — он коротко кивнул и взялся за ручку графина, наполнил стакан водой. Сделал глоток, осмотрел покупки, задержался взглядом на круглой баночке сырного крема — вещи, по сути своей, бесполезной и исключенной из списка обязательных продуктов, но являвшейся моей страшной слабостью.

Никто не запрещал покупать то, что я захочу — нет, не подумайте. Но чувство нашкодившего ребенка накатило неизбежно. Скорее всего, ему было по большому счету плевать, какие шоколадные батончики лежат в боковом кармашке холодильника, но мне бы хотелось, чтоб он хоть иногда выражал свои мысли по данному поводу, а не оглядывал купленное молча, после так же, без слов, удаляясь прочь.

Он мельком обратил внимание на меня, задержавшись взором на переносице. Красной и, кажется, опухшей, с пустившимися расплываться под глазами синеватыми разводами. Придется хорошенько перерыть ящички в поисках пудры, которой я пользовалась за исключительно редкими случаями. Не перед кем красоваться. Вернее, перед кем — есть, да смысла нет.

Чувствуя дискомфорт, посмотрела в ответ. Отец отвернулся. Ушел, как уходил всегда. Только плечи его немного поникли, а глаза наверняка уставились на сжатый в руке стакан, что простоит нетронутым до утра на журнальном столике.

Мне оставалось бесконтрольно выдохнуть, освобождая легкие от искрящегося легким напряжением воздуха. Мы не ладили. Совсем не ладили.

Интересно, можно ли извиняться перед человеком за то, что ты напоминаешь ему покойную жену? Если да, то я бы попросила прощения. Сомневаюсь только в уместности всего.

Человек не виноват, что рождается таким, каким приходится; выглядит данным образом, никоим иным, имеет предоставленные природой цвет волос и форму лица. К великому огорчению, далеко не все это понимают. Или же не хотят понимать, загоняя окружающих в установленные масс-медиа рамки «красоты».

Я рассеянно стучала пальцами по столу, с дурной привычкой кусая губы и глядя на прикрепленную магнитом к холодильнику фотографию мамы и папы, еще молодых. Снимать ее почему-то не решились — словно некрасиво оно получалось по отношению к человеку, которого не стало. Но я, по правде говоря, дышала бы свободней, если б снимок перенесли в гостиную, где я нахожусь не так часто. Я люблю маму. Не хочу говорить «любила» — как можно перестать любить человека с его смертью, если он навсегда остается жить в твоих воспоминаниях, на чувственном уровне? Я люблю ее, правда. Но мне немного… больно? Видеть снимок улыбающейся блондинки в окружении желтых роз и новоявленного жениха, бесконечно счастливой и живой. Сердцем, душой. «Майк и Гвен» — отвечали друзья, когда их спрашивали, кого бы они привели в пример идеальной пары. Теперь она улыбалась только в покрывшихся пылью альбомах на нижних полках книжного шкафа. А у меня раздваивалось сознание из-за диссонанса последних воспоминаний о женщине в больничной палате, обложенной поддерживающими угасающую жизнь аппаратами, и этих фотографий, которые лишний раз вызывали под коркой ее образ. Столкновение конфликтующих представлений. Это было… тяжело.

Мне ее не хватало. Очень, критически, до безобразия. Каждой девушке необходима мать на порах подросткового периода. Что бы она сказала о Тони, когда б я их познакомила? Он бы ей понравился? Какой бы совет она дала в ситуациях, когда бы мне приходилось улыбаться в компании, где б он держал свою руку на коленке очередной выхоленной девицы и нашептывал на ухо пошлости? Принесла бы она в комнату чай и погладила бы по голове, покуда б я лежала на кровати лицом к стене, заливая подушку очередной порцией глупых слез? Моя жизнь оказалась лишена понятий «материнская поддержка» и «любовь». И, наверное, в этом была причина, от чего я часто чувствовала себя в некотором смысле обделенной. Она была нужна мне, и ее нельзя было вернуть никакими способами.

А чертова фотография на холодильнике только лишний раз напоминала о том, чего у меня нет. Да чего никогда уже не будет.

Отобрав три кусочка разрезанного в упаковке батона, я их уложила на тарелку и, по пути хватая со стола ложку, щелкнула «лапку» чайника. Ужинать с размахом перехотелось, но вот от горячего шоколада и тостов с сырным кремом я бы не отказалась. Никогда и не при каких обстоятельствах. Пусть шоколадный порошок растворимый, а «блюдо» совсем нельзя назвать деликатесом, достойным программы здорового питания.

Оккупировавшись жалкой импровизацией еды, поднялась по обыкновению наверх. Войдя в спальню, включила гирлянду. Полумрак рассеялся, создавая атмосферу вполне пригодную.

Настроение заниматься какими-либо глобальными делами решительно отсутствовало. Ненавижу это чувство — подавленность вкупе с физическим и ментальным истощением. Когда ничего не хочется делать, но ты готов проклинать себя, на чем свет стоит, за безделье. С такими психологическими мозговыми конфронтациями свихнуться можно.