Мое почтение, красотка

В рапортах топтуны уверяют, что Хелена ведет примерную жизнь, тогда как мамаша Бордельер клянется, что она трахается под ее крышей по нескольку раз в неделю.

А главное – исчезновение трупа из Лувесьенна. Я должен был знать, что Хелена мертва, но они не могли оставить тело, потому что судмедэксперты установили бы личность погибшей.

Еще были найденные на подушке волоски, сообщившие мне, что женщина, которой они принадлежали, была блондинкой, перекрасившейся в брюнетку.

Я тогда сразу себе сказал, что волосы такого чистого золотого цвета не красят без веской причины.

А причина была ой какой веской.

Я замечаю, что во время этих умозаключений Шварц и Хелена не сводят с меня глаз. Они ждут ответа.

– Ах да! – говорю. – Как я понял, что Хелен было две? – Я обращаюсь к красотке: – Вы говорите по-румынски?

Она прикусывает губу.

– Я поняла, – шепчет она. Я смотрю в окно. Мы выехали из Парижа и теперь катим по унылому мокрому предместью. Я слышу свистки поездов.

Тип, сидящий за рулем машины, толстый малый с рожей немецкого садиста. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются в зеркале заднего обзора, я невольно думаю, что он сделал бы головокружительную карьеру в Голливуде, заменяя Бориса Карлоффа4 в те дни, когда тот ходит к дантисту.

– Если я не слишком любопытен... Куда мы едем? Шварц впервые теряет свою благовоспитанность.

– Увидите, – сухо отвечает он.

Насупившись, я пытаюсь всмотреться в окрестности, но дождь льет все сильнее, и стекла запотели.

Я кашляю и, словно почувствовав необходимость сжать грудь, подношу руку к кобуре моего «люгера».

– Не ищите, – тихо говорит Хелена. – Он у нас...

Наблюдательная девочка!

Прогулка продолжается около часа. При скорости, на которой едет Борис Карлофф, мы должны быть далеко от Парижа.

Могу вам описать продолжение, если хотите. Мы остановимся в тихом уголке – в лесу или около заброшенного карьера... В одном из тех тихих уголков, в сравнении с которыми остров Робинзона Крузо покажется чикагским стадионом в день боя за звание чемпиона мира в среднем весе. Шварц попросит меня выйти из автомобиля, я выйду, и его садист-шофер скажет мне на ухо одно слово при помощи машинки, раздающей билеты на небеса...

Лесоруб, рыболов, ребенок или влюбленные через некоторое время обнаружат мой труп, вернее, то, что от него оставят звери.

Я получу красивые похороны с речами, слезами и хризантемами; может быть, будет даже оркестр.

Машина останавливается. Шварц и его водила двигают задницами, чтобы выйти. Они подходят к моей дверце одновременно.

– Выходите! – приказывает Шварц. Я подчиняюсь. Место жутко пустынное, но это не лесок. Наоборот, огромное ровное поле.

– Вперед!

Они встают у меня по бокам, и я трогаюсь с места. Ноги еще слабы, но я стараюсь держаться твердо, чтобы мои друзья не подумали, что я трясусь от страха. Меня ожидает маленькая порция свинца в чайник... И после не будет ничего...

Мы проходим метров сто.

Вдруг я замечаю справа маленькую хижину из досок. «Ясно, – думаю, – это произойдет там...» Мы направляемся к хижине. В щели между досками пробивается свет. Внутри кто-то есть... Заходим.

С потолка свисает ацетиленовая лампа. Сквозняк ее качает, и тени начинают плясать.

Из мебели только пень. На нем сидит человек. Узнав его, я вздрагиваю, но, поскольку умею справляться со своими чувствами, говорю с самой любезной улыбкой:

– Здравствуйте, господин профессор...

Глава 13

Как я вам уже говорил, Стивенс – сутулый старик. Он похож на Леона Блюма. Как у покойного лидера социалистов, у него вытянутое лицо, усы в виде муниципального фонтана, очки и широкополая шляпа.

Он рассеянно смотрит на меня и спрашивает у моих конвоиров:

– Кто этот человек?

– Комиссар Сан-Антонио, господин профессор. Он ждет объяснений, и Шварц торопится дать их:

– Это полицейский, занимающийся... нашим делом. Он стал продвигаться слишком быстро. Не знаю, слышали ли вы о нем, но это номер один во французской секретной службе...

– Вы заставляете меня краснеть, – говорю я ему.

– Поэтому, – продолжает объяснять Шварц, – я счел нужным захватить его.

Стивене одобрительно кивает.

– Слушайте, профессор, – обращаюсь я к нему, – вы ведете странную игру...

Он не отвечает. Спокойно снимает очки и протирает стекла.

– Давно вы занимаетесь нами? У него мягкий голос. Британский акцент выражен очень ярко.

– С четырех часов дня, месье Стивенс.

– И успели пройти весь путь?

– Ну... Как видите...

– И какой бы вывод сделали, если бы вам пришлось писать отчет?

Наступает молчание. Я поочередно рассматриваю всех присутствующих: спокойного и почти равнодушного профессора, по-кошачьи настороженную Хелену, потом Шварца с его почти честным видом и, наконец, Бориса Карлоффа с налитыми кровью глазами.