Мое преступление

– Тут такое дело, сквайр, – сказал он, ввернув один из редких в своей речи американских оборотов, – эти ваши странные деревья… Не думаю, что до вас дошла хотя бы половина того, что о них говорят. Кажется, они вроде как пожирают все подряд. Не то чтобы я по этическим причинам возражал против поглощения пиши, – с этими словами он изящно отправил в рот ломтик молодого сыра, – но, честно говоря, я в некотором роде против людоедства.

– Людоедства?! – воскликнула Барбара Вейн.

– Я знаю, что человек, много путешествующий по свету, не должен быть привередлив, – продолжал мистер Пейнтер, – но я решительно повторяю: я против того, чтобы кто бы то ни было поедал людей. Похоже, то счастливое время, когда павлиньи деревья невинно ели павлинов, давно позади. Если расспросить местных… Рыбака, живущего на берегу, или человека, который подстригает вот эту самую лужайку, находящуюся перед нами… Они расскажут истории куда более невероятные, чем любая из тех, которые я могу привезти с берберийского побережья. Если вы спросите их, что сталось с рыбаком Питерсом, напившимся пьяным в канун Дня Всех Святых, то узнаете, что он заблудился в той рощице, свалился под зловещими деревьями и уснул, после чего испарился, исчез, растаял, как роса на солнце. Если вы спросите их, куда подевался Гарри Хоук, маленький сын вдовы, вам ответят, что его проглотили; что его подзуживали забраться на одно из деревьев и просидеть там всю ночь и он сделал это. Только Господу ведомо, что именно сотворили деревья, повадки растений-людоедов совершенно не изучены. Однако в одном сходятся все: каждый раз, когда кто-нибудь исчезает подобным образом, на одном из деревьев появляется новая ветка.

– Это еще что за бред? – вскричал Вейн. – Я знаю, что ходят небылицы о том, будто деревья распространяют лихорадку, хотя любому образованному человеку известно, что эпидемии просто случаются время от времени. И я знаю: говорят о том, что они шумят при сильном ветре, и должен признаться, это так и есть. Но даже Корнуолл – не сумасшедший дом, и дерево, лакомящееся проходящими мимо путниками…

– Но ведь обе истории вполне легко совмещаются, – негромко вставил поэт. – Если существует магия, убивающая людей, подошедших близко, логично предположить, что те, кто подходить не стал, заболеют. В старинных рыцарских романах дракон зачастую не только разрывает людей на части, но и поражает ядовитым дыханием.

Эйш посмотрел на него холодным, чтобы не сказать тяжелым взглядом.

– Я правильно понимаю, что вы проглотили и деревья, глотающие людей? – осведомился он.

У Трегерна уже была наготове его обычная неприятная улыбка, которая так злила Эйша и, кажется, именно потому в таких ситуациях не сходила с губ поэта.

– Проглатывание здесь употреблено в метафорическом смысле, – сказал он, – по крайней мере в отношении меня, если не в отношении деревьев. А метафоры мгновенно переносят нас в сказочную страну – неплохое место, к слову. Этот сад сейчас, на границе между днем и ночью, становится все больше похож на сказочный и может завести нас куда угодно.

Желтый рог молодого месяца как раз взошел на небе, освещая черные рога тех самых мнимых сказочных водорослей, которыми был испещрен берег, и, казалось, возвещал, что настала ночь, хотя на деле был только вечер. Ночной ветерок пролетел между деревьями и неслышно промчался над лужайкой, и во внезапно наступившей тишине все услыхали не только волнующуюся траву, но и само море, которое билось о берег, шумело во всех расселинах и пещерах, и шум его, казалось, шел со всех сторон. Сидящие за столом ощущали этот нереальный вечер сходно: американец – как тонко понимающий искусство человек, поэт – как поэт. И даже сквайр, которому казалось, что он преисполнен раздражения по более чем рациональному поводу, не до конца понимал свои чувства. Ему даже больше, чем остальным, – и больше, чем он сам готов был признать, – морской ветер вскружил голову, как хорошее вино.

– Легковерие – забавная штука, – негромко продолжал Трегерн. – В ней больше дурного, нежели хорошего, а еще она безгранична. Сотни людей не ходят под лестницей, хотя и не знают, к чему это может привести. Они не думают, что Бог поразит их молнией, если они так сделают. Они не думают, что вообще может случиться дурного, и в этом все дело, но на всякий случай они отойдут в сторону, как отходят от края обрыва. Так и здешние бедняки: они могут верить или не верить во что угодно, но ночью к этим деревьям не подходят.

– Я всегда хожу под лестницей! – вскричал Вейн с пылом, явно превосходившим значимость темы разговора.

– Вы принадлежите к Клубу Тринадцати, – парировал поэт, – к тем самым людям, что нарочно проходят под лестницей в пятницу по пути к обеденному столу, за которым будет сидеть тринадцать человек, и каждый из них старательно просыплет соль. Но даже вы не подходите ночью к этим деревьям.

Сквайр Вейн вскочил, его седые волосы развевались на ветру.