Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

То, что последовало потом, вернее всего было бы назвать Варфоломеевской ночью, если бы мне было знакомо это словосочетание. Ни один человек не получил «удовлетворительно», не говоря уже о «хорошо». Зато «неуды» сыпались с утомительным однообразием.

Ведьма сидела у стола, ровно составив ботинки на пуговках, повернувшись прямым корпусом к доске, и четким голосом разъясняла взъерошенному неудачнику его ошибки. Она разносила человека в пух и прах, говоря ему «вы»!

Мне она сказала:

— У вас меньше ошибок, чем у других. Но я поставила вам «неудовлетворительно». Вы из культурной семьи, и с вас больше спрос. Поскольку ныне графа «прилежание» отменена, я вам снизила общую оценку.

— Странный принцип, — удивилась мама.

— М-да… — отозвался отец.

Но они никогда не вмешивались в мои школьные дела.

Наши тетрадки были испещрены красным карандашом. Ведьма лютовала. Она устраивала диктант за диктантом. Она требовала повторения правил грамматики наизусть, а не «по смыслу».

— Я научу вас русскому языку!

Иногда казалось, что угроза предназначается не нам, а кому-то невидимому за окном, в чью сторону Ведьма направляла зловещий блеск пенсне.

Мы почти привыкли к тому, что оказались совершенно, чудовищно неграмотными. Как вдруг Ведьма вошла в класс с неким подобием торжественности на лице и в походке.

— Сегодня один из вас получил удовлетворительную отметку. Гнильчук!

Класс ошарашенно замер.

— Гнильчук! — повторила Ведьма. Гнильчук встала, цепляясь ногами за парту. — Вы сделали в диктанте три ошибки. Это гораздо меньше, чем обычно, и свидетельствует о вашем прилежании. Отметка «удовлетворительно» поставлена как поощрение в надежде, что вы и дальше проявите усердие. Возьмите вашу тетрадь.

Гнильчук возвращалась, растерянно улыбаясь. Выяснилось, что улыбка ее красит. Выяснилось позднее, что она не лишена тщеславия. Это заставило ее корпеть над грамматикой.

Я же на этот раз почувствовала себя задетой, понимая всю неприглядность этого чувства. Все прятали глаза и, видимо, испытывали нечто похожее.

В классе стали робко увеличиваться «уды».

Именно в это время я сделала открытие.

Ведьма диктовала, прохаживаясь между партами. Вдруг в мою тетрадку уперся тщательно промытый палец, указывая на ошибку. Совсем близко я увидела белую манжету и толстый шов сукна, сильно посекшийся. Таким же был и шов вдоль юбки. Синее платье, казавшееся неизменной ее принадлежностью, на самом деле было стареньким! Ведьма была бедна.

Я подняла голову и снизу поймала не отбрасывающий блеск пенсне, а прямой взгляд зеленых глаз. Толстые стекла преувеличивали их беззащитность. Длилось это одну секунду.

Ведьма что-то почуяла и твердо застучала пальцем по тетрадке. Но вернуть эту секунду она не могла. Как не могла скрыть проступающую нитяную основу на швах суконного платья. Броня оказалась уязвимой. И она не могла теперь надменно отринуть мою жалость.

Она сделала другое. Она пригласила нас, вернее, тех из нас, кто проявил усердие и прилежание, к себе домой «на чашку чая».

Это было неслыханно. Мы растерялись. Те, кто не удостоился приглашения, подняли нас на смех и спрашивали — неужели мы хотим попасть в любимчики к Ведьме? Однако мама сказала, что, когда приглашает учительница, она оказывает честь и надо идти.

Смущенные, мы оказались в маленькой комнате маленького дома, который, как пояснила Гнильчук, раньше весь принадлежал Ведьме.

Это была удивительная комната. Больше всего она смахивала на какое-то подводное царство.

Низенькие плюшевые болотного цвета кресла, бамбуковые этажерки для книг, жардиньерка из тростника, с которой свисали длинные стебли и какая-то курчавая зелень, на окне — аквариум.

Пока мы разглядывали колыхающиеся шлейфы и диковинную раскраску рыбок, Ведьма положила поверх плюшевой скатерти белую — хрусткую, поставила в серебряной вазочке ржаные коржики и разлила по фарфоровым чашкам бледный чай.

За столом царила скованность, говорили шепотом, страшно было пролить чай на скатерть или разбить чашку. Ведьма не старалась помочь нам, а глядела куда-то поверх наших голов.

Я взяла с этажерки потертый альбом зеленого бархата:

— Можно?

Ведьма, вздохнув, разрешила и стала давать пояснения к фотографиям:

— Это мой брат, студентом. А это отец и мать, вскоре после свадебного путешествия. Они побывали в Италии. Видите, у отца шляпа гондольера. А это бабушка, тогда носили кринолины и смешные рукава-буф. А это… это мой жених. Он погиб в русско-японскую войну. Морской офицер. (Гнильчук ткнула меня в бок.) Я любила его.

Что молодой человек — моряк, было видно сразу, и что офицер тоже: белый китель с погонами, кортик и даже усики были щеголевато-офицерскими.

А вот кто эта девушка в белом платье, чье лицо выступало из кружевного воротника как хрупкий цветок?

Офицер держал ее под руку.

— Это я, — усмехнулась Ведьма.

— И у вас никогда больше не было жениха? — спросила я и сама испугалась своего вопроса.

— Кажется, я сказала, что любила его, — отчеканила она. — Если вы имеете в виду претендентов на руку, то в них недостатка не было. Но я осталась верна его памяти.