Мое сокровище

Его проницательные голубые глаза нельзя было обмануть. Да она этого и не желала. Ей хотелось многое ему сказать, однако сейчас она почему-то не находила слов И поэтому лишь помотала головой, а потом пожала плечами.

Тут губы его тронула улыбка, он сказал:

– Идемте со мной, принцесса.

Пройдя по коридору, они свернули налево и направились в ту часть дома, что выходила на север. Когда же позади остались номера, расположенные по левую сторону, Джилс распахнул дверь справа.

– Прошу вас, миледи.

Одрина переступила порог, но оказалась вовсе не в крохотной спаленке – какая скандальная мысль! – а в довольно просторном зале, вполне подходившем для балов. Паркетный пол был покрыт мастикой и отполирован до блеска, а высокие потолки были имитированы под мрамор. Более того, по внешней стене протянулись два ряда окон, нижние – обычного размера, верхние же были поменьше.

– Великолепно, не правда ли? – произнес Джилс, закрыв за собой дверь.

Одрина молча озиралась. Здесь царила… какая-то странная тишина – как если бы ураганный ветер, задувавший в уши, заглушал все прочие звуки. А еще возникало ощущение невероятной пустоты. «Словно находишься в огромной шкатулке – совершенно пустой, даже без каких-либо зашифрованных надписей», – подумала Одрина.

– Ну вот, мы здесь абсолютно одни, – сказал Джилс, усевшись прямо на пол. – Если хочешь, можем поговорить о том, что тебя тревожит. А можно просто спрятаться здесь, если боишься, что кто-то вознамерился вытянуть у тебя деньги в карточной игре или же накормить пирогом с пятью видами птицы и кроликом в придачу.

Одрина по-прежнему молчала. Ей хотелось, ей было нужно… Черт возьми!.. Да, ей хотелось сесть рядом с Джилсом! Поэтому она так и сделала!

Наледь, еще вчера покрывавшая стекла, под воздействием солнечных лучей уже исчезла, и теперь в зале было очень светло.

– Джилс, а разве не может быть… – Она старалась как можно тщательнее подбирать слова. – Разве не может быть так, что у тебя совсем не та болезнь, что у твоей матери?

– Это решило бы массу проблем, – усмехнулся Джилс. – Но нет… У меня первые проявления возникли в то время, когда у матери наступило обострение. Сначала – боли в запястьях, потом – в предплечьях… Нет, ошибки быть не может.

– Жанет сказала, что у ее бабушки руки тоже были поражены артритом и при этом отдых не приносил ни малейшего облегчения.

– Думаю, что у разных людей это происходит по-разному, – пробурчал Джилс. Он не был расположен обсуждать эту тему. – Если хочешь, я могу оставить тебя одну. – Он поднялся на ноги.

– Нет-нет, останься, пожалуйста. Мне хотелось бы побыть… в компании.

Джилс устремил на нее пристальный взгляд своих проницательных глаз. Под этим его взглядом Одрина ощущала некоторую неловкость, и в то же время взгляд этот, казалось, согревал.

– Да, хорошо, конечно… – пробормотал Джилс и снова уселся рядом с ней.

Во рту у Одрины пересохло, и она, судорожно сглотнув, проговорила:

– Завтра мы, наверное, отправимся в путь, ведь так? – Ее голос гулко прозвучал в просторном пустом помещении.

– И, возможно, доберемся до Лондона как раз к венчанию твоей сестры. – Джилс закинул ногу на ногу, и в холодном свете зимнего солнца, на фоне темно-зеленого сюртука, его лицо казалось слишком уж бледным. – Ведь тебе именно этого и хочется? Хочется поскорее попасть в Лондон?

– Мне хочется, чтобы Карисса благополучно вышла замуж. Тогда угрозы Ллуэлина уже не будут иметь значения.

– Для нее, – но не для тебя.

Одрина сжала кулаки, жалея, что под рукой не было ничего такого, что можно было бы скомкать.

– Возможно, и так… Но сейчас это не важно. Главное для меня – уберечь сестру.

– От замыслов Ллуэлина? Или от того герцога, за которого она собирается замуж?

– От первого, конечно. Если Карисса и боится чего-то в отношении герцога, то, возможно, лишь того, что он не очарован ею так же, как она им. – Да, в последнее время сестра пребывала в восторженном состоянии, ожидая дня свадьбы, и могла беспокоиться лишь о том, как стать еще милее для своего чопорного жениха. – Она его… любит, – добавила Одрина. Последнее слово имело всего два слога, но ей почему-то было трудно его произнести. Однако, как бы ни складывались обстоятельства, сейчас Карисса была вполне счастлива, и ей, Одрине, очень хотелось, чтобы так было и впредь.

Впрочем, их старшие сестры, Ромула и Теодосия, тоже были по-своему счастливы. Они вообще отличались более спокойным и сдержанным нравом, нежели она и Карисса, и после того как их лица подпортила оспа, обе без особого уныния покинули суетный Лондон, чтобы жить в провинциальной тиши с любимыми и любящими мужьями.

И еще была Петра, четвертая по старшинству. Она так страстно желала учиться живописи в Италии, что отказалась выходить из своей комнаты и плакала днями напролет, пока родители не согласились ее отпустить. И вот уже больше года они получали от нее веселые письма, а на прошлое Рождество она прислала даже рисунок. В общем, Петра тоже нашла свое счастье.

Так что оставалась только она, Одрина, сидевшая сейчас на полу в танцевальном зале йоркской гостиницы.