Мое советское детство

А если штатовцы высадят десант, мы с дедом проберемся к памятнику у Гостинки, где стоит старый военный Т-34, и заведем его. Я знаю, это можно сделать. Дед сядет за рычаги, а я буду заряжать и стрелять. Мы и Максю возьмем в экипаж, он серьезный и упрямый, и Юрку Рюмина, и Димку Жданова… нет, Димка будет разведчиком, он шустрый и наглый, хотя и изрядное трепло. А Рыжего в пехоту. В общем, мы поедем на нашем Т-34, стреляя по десанту из пушки, а люди с завода, пока мы будет отвлекать штатовских солдат, будут их потихоньку бить по головам гаечными ключами и утаскивать оглушенных в кусты. Потом танк подобьют, конечно, но мы выберемся из горящей машины через люк под днищем. Правда, Рыжему не повезет, его убьют на броне. Прости, Рыжий.

И спрячемся в Ледяной пещере – там тысячи выходов и входов, как в Аджимушкайских каменоломнях. В пещере будет базироваться наш партизанский отряд. К нам будут собираться люди из Кунгура, и из деревень – из Полетаево и Плеханово, даже из Березовки, которую когда-то строили пленные немцы. Вскоре в неравных боях мы освободим город. А тут как раз появятся наши войска. Я, конечно, подойду к седому генералу – с забинтованной головой (меня ранят) и доложу, что город освобожден сводной партизанской бригадой…

Я провожал деда до проходной, прощался и шел обратно, на берег, играть с друзьями. Или на качели. Я обожал качаться. Я представлял, что взлетаю и сейчас прыгну с парашютом, как наш разведчик в тыл врага. Качели гудели, рассекая воздух. Ветви тополя оказывались совсем близко… рукой подать.

* * *

Может, у кого-то советский человек был маленький. Ну, встретился ему такой в детстве, бракованный. Не повезло. Поэтому он так сейчас думает и говорит.

А у меня – огромный. Мой дед.

Человек в тысячу километров. Его из космоса было видно. Со звезды Альфа-Центавра. Без бинокля.

А ростом он был ниже меня.

На первомайской демонстрации. Кунгур, 80-е. Бабушка Галя с шариками, справа от нее – со знаменем, дед Гоша.

Я, Спартак

101 год лучшему Спартаку всех времен и народов – Керку Дугласу. Эта ямочка на подбородке долгие годы пела нам о свободе.

Все советские дети смотрели этот фильм по десять раз минимум.

Когда мы смотрели "Спартак" в кинотеатре, у нас было одно желание, чтобы рабы восстали и дали хозяевам в морду, со всей силы – за то, с людьми обращаются, как с вещами. Эта несправедливость очень нас задела. Мы сидели в темноте, в кинотеатре, в духоте и сжимали кулаки. Ну же, гладиаторы, вас же учили драться! И когда Спартак сунул надсмотрщика мордой в борщ, весь кинотеатр в восторге заорал – так его, так! Свистели и кричали все! До сих пор помню. Это мы из лагеря ездили кино смотреть. Несколько автобусов буйных пионеров, очарованных магией кино – и историей великой попытки. Великой неудачи.

Конечно, мы болели за восставших рабов. Когда сицилийские пираты предали восставших, это была почти физическая мука. Как же так? Как?!

А потом, когда восставших разбили, и поле было усыпано трупами, а победившие римляне искали Спартака… или его тело… Мы в зале затаили дыхание. И вот раненый Спартак собирается встать и сказать "Я Спартак", чтобы прекратить это, потому что все потеряно, надежды нет, но не успевает. Встает один раб, затем другой, третий…

– Я Спартак! – говорит каждый.

И на словах "Я Спартак" в душе поднималось особое чувство.

Потому что мы понимали, что это значит.

Человек рожден свободным. Спартак больше не вождь восстания, он и есть восстание. Он не один из них, он – каждый.

– О капитан, мой капитан…

– Я Спартак!

Бывший раб, заявляя это, говорит "Я свободен". Идите нафиг, римляне. Моя свобода – во мне. Она мой воздух и моя кровь. Вы больше не сможете лишить.

А какая красивая Джин Симмонс в сцене, когда Марк Красс (он же Лоуренс Оливье) пытается ее соблазнить роскошной жизнью! У меня аж сердце замирало, когда я видел Варинию на экране. Лучше любой знатной римлянки в этих роскошных белых одеждах…

А эти кушанья на столе. Какое-то экзотическое желтое желе, еще что-то. Вариния отказывается есть (было даже немного жалко). А рядом с ней – высокий, надменный, властный, с безжалостно римским профилем Марк Красс. Он был велик в своей римскости. Когда я позже читал книгу Джованьоли, а затем и "Жизнеописания" Плутарха, там Марк Красс описан как полноватый, жуликоватый, жаждущий славы, не слишком умный и плохо воспитанный торгаш. А тут Лоуренс Оливье сыграл практически Юлия Цезаря (сцена в сенате, кстати, где он забирает диктаторскую власть, это подтверждает) – умного, сильного, величественного тирана. Льва. У него была своя, львиная правда.

И сцена, когда Спартак дерется на мечах со своим другом. Невыносимая сцена – и по задумке, и по эмоциям. Чтобы спасти лучшего друга от мучительной смерти на кресте, его нужно убить. Быстро.

И смерть друга (Тони Кертис). И прощание.

И распятие Спартака.