«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Наконец, в большом pension de famille[1259] вышла дама, оглядела нас и спросила, имеем ли продовольственные карты. Улыбаясь, мы ответили, что предпочли бы обойтись без этого. Она тоже улыбнулась и сказала, что «чисто случайно» может нас хорошо накормить. Действительно, накормила очень хорошо: все, и вина, было наилучшего качества, цена — тоже. Давая сдачу, она сказала, что долг интеллигентного человека — всегда придти на помощь интеллигентным людям, находящимся в затруднении; этот способ выражаться, прикрывавший чернорыночные операции, мы очень хорошо знали. Весь обратный путь от Recloses до Achères, в общем — около десяти километров, мы проделали по лесу пешком, и я вспоминаю, что ты шагала нисколько не хуже Пренана и Левушки.

Через два дня Левушка уехал в Париж, упросив нас взять к себе на две недели его мамашу. Мы согласились: был назначен день ее приезда, но она не приехала; был снова назначен день ее приезда, и снова она не приехала. Ни он, ни она не прислали нам никакого письма с разъяснениями, и мы не спрашивали их, так как хорошо знали, что Марья Павловна имеет странности.

16 августа мы пошли с Пренаном в Chapelle-la-Reine показаться M-me Moulira. Вся семья встретила Пренана с большой сердечностью. Такие хождения всегда были очень сложны по программе: мы тащили пустые винные бутылки, чтобы взять у Moulira наше вино, а на обратном пути оставляли его для обмена у Géault в Meun. Приходили с большой нагрузкой, уходили еще с большей. У тебя записана продовольственная программа этого дня: масло, свиной жир, вино, варенье, мясо, утка, кофе, чай, молоко, яйца. Утку на следующий день мы с Пренаном съели: наша маленькая печка на дровах работала лучше, чем парижский газ.

22 августа с нашим почтовиком Gellet мы совершили быструю поездку в Nonville, чтобы повидать Марью Ивановну, жившую снова у Chaussy, и сговориться с твоими вязальщицами. За несколько месяцев там уже совершились перемены: смерти, отъезды и… политическая эволюция некоторых из наших друзей. 25 августа — снова в Париж: менять карточки. Левушка очень корректно пришел к нам извиниться за мамашу, не объясняя причин[1260].

Сентябрь 1945 года был последним месяцем, проведенным нами в Achères. Мы сохраняли этот домик еще свыше года и от времени до времени проводили в нем по нескольку дней, но по разным причинам, о которых я еще буду говорить, нам не пришлось больше проводить в нем наши каникулы. Этот сентябрь был очень хорошим и очень спокойным. Погода была чудесная, лес баловал нас красотой и… грибами.

Мы частенько уходили на целый день, захватив с собой провизию в спинном мешке, по большей части одни, иногда — с Тоней или Пренаном. Я говорю «или», потому что «и» случалось довольно редко, и, насколько я понимаю, это было не случайно. На «высокие темы» Пренан не очень любит разговаривать; он, как и мы, предпочитает пошутить, поболтать. Тоня — наоборот, и притом ей всегда хочется показать товар лицом, и она часто пускается в рассуждения «высокого», но весьма элементарного порядка; это утомительно. Что же касается до Марселя, то он еще хуже: любит повторять вслух все, что утром прочитал в «Humanité». В таких случаях я бесцеремонно прерываю его и говорю: «Марсель, я уже читал газеты». Пренан же, по деликатности, выслушивает и передовицы, и задовицы, а утомляемость его в то лето была особенно велика.

В Париж за сентябрь мы не ездили ни разу. По твоей хозяйственной неугомонности ты дважды съездила в Fontainebleau с M-me Poli и трижды прокатилась в Milly к зубному врачу. Я уже рассказывал здесь, как я ходил тебя встречать, как беспокоился и как бывал счастлив, заметив издали твой родной силуэт.

Постепенно разыскивались уцелевшие друзья и знакомые. Этим летом мы получили вести из Нью-Йорка от Делевского. Ему пришлось удрать от немцев на юг Франции, а оттуда он сумел уехать в Америку. В то время он еще продолжал стоять на оборонческой точке зрения, впоследствии это изменилось. Мы получили также письмо из Праги от вдовы Всеволода Викторовича Стратонова. Им при немецкой оккупации приходилось очень тяжело. Она пожелала иметь сведения о нашей судьбе, и я немедленно ответил. Переписка не продолжилась, — вероятно, просто потому, что наша дружба с Всеволодом Викторовичем не распространялась на семьи.

В Париж мы вернулись 28 сентября, продолжив наем домика все на тех же неопределенных условиях[1261].

От времени до времени мы завтракали на Quai Montebello у Jeannette; я уже говорил о ней. Это была пренекрасивая и пресимпатичная девица. Она сразу почувствовала симпатию к нам и относилась как, скорее, к друзьям, чем к клиентам; мать ее — тоже. Так продолжалось до осени 1945 года. Когда мы разговаривали с ними о событиях, они неизменно вспоминали своего брата и сына, находившегося в немецком плену. В один из наших приходов Jeannette с радостью объявила, что ее брат вернулся из плена, и потащила нас наверх в свои личные комнаты, чтобы познакомить с ним.