«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Несколько недель тому назад я писал Dehorne, что, даже если заговор [врачей] имел место, говорить о нем не стоило: настолько скверное впечатление производило все это, настолько возбуждалось недоверие даже в близких нам кругах, среди французской интеллигенции. Dehorne ответила мне глупейшим образом, в стиле старушки от Гуса или Антонины Михайловны, осуждая тех «интеллигентов, о которых вы (т. е. я, В. К[остицын]) говорите, у которых Пражский процесс[1666] и кремлевские врачи вызвали смятение». Это смятение, вполне обоснованное, чрезвычайно усиливается сегодняшним сообщением.

Я побывал в магазине у Каплана, говорил с ним, его служащими, клиентами; потом поехал с пасхальным визитом к престарелым Алексеевским, и там мы обсуждали все это. Общее недоумение: «Ага, они признаются, что у них пытают. Значит, и в предыдущих процессах показания были вынуждены пыткой». — «А почему они об этом говорят? По любви к правде? Ха-ха-ха! Значит, Берия хочет кого-то топить или кто-то хочет его топить». Напомнить, что и здесь всюду пытают — и у французов, и у немцев, и у англичан, и у американцев — невозможно: это значит признать пытку нормальным явлением. Для меня это невозможно: я — старый социалист. «Ага, значит и все недавние процессы в Праге, Будапеште[1667], Софии[1668], Бухаресте[1669]…» Что тут можно сказать? Мы же, и в самом деле, ничего не знаем.

В понедельник, конечно, в «Humanité» будет статья; я мог бы написать ее заранее, но скверно то, что она никого не убедит — ни среди врагов, ни среди друзей. Увы, лучше, может быть, было бы амнистировать этих врачей в недавнем постановлении. Тоже, по правде говоря, не решение.

В опубликованном списке пятнадцати реабилитированных врачей — наш приятель и, можно сказать, домашний врач Владимир Филиппович Зеленин. Мнение наше о нем всегда было скверное: пролаза, ж…лиз, интриган, чего изволите, всегда к услугам начальства. Если начальство не в милости, В. Ф. («котик», как мы его звали) повертывается спиной, а если начальство снова в милости, он тут как тут: «Я столько думал о вас…» Но в роли отравителя я себе его не представляю, разве по приказу[1670].

* * *

6 мая 1953 г.

Письмо от Нины Ивановны. Она — в Granges: заботится о помещении и животных в отсутствии Софьи Николаевны, которая с Gilbert укатила в Англию. Нина Ивановна испугана: Николай Лаврентьевич попросил ее прислать удостоверение о пребывании его в Frontstalag 122 в Compiègne. Где все эти бумаги, она не знает, потому что Софья Николаевна забрала все бумаги отца как его «наследница». Я ничего не понимаю: ведь Николай Лаврентьевич жив, и было бы естественнее, чтобы все это находилось у жены. Или, может быть, Нина Ивановна не является юридически женой Николая Лаврентьевича, и дочь, в согласии с британскими предрассудками, не признает за ней никаких прав[1671].

* * *

9 мая 1953 г.

После завтрака — визит Пренана. С тех пор, как мы виделись, произошло много событий: история с советскими кремлевскими врачами закончилась именно так, как должна была закончиться, и как мы с ним были правы несколько недель тому назад! Я принес ему показать стебли какого-то растения в вазе и спросил, какой процесс тут происходит. Он заподозрил что-то мудреное и начал глубокомысленно гадать. При каждой догадке я неизменно говорил: «Нет», и, наконец, Пренан с недоумением замолк. «Как же вам не стыдно: вы — председатель кружка юных мичуринцев, и не видите, что тут происходит auto-eclaircissement[1672]».

Мы долго хохотали, и Пренан рассказал о работе одного мичуринца, который пришел к нему в лабораторию и попросил в качестве темы для диплома повторение опытов над крольчихами. Пренану не хочется, страха ради иудейска, ставить у себя эти опыты, и он направил мичуринца к Teissier. Этот, по той же причине, направил его к L’Héritier, который совершенно не враждебен идеям Лысенко, и, так как он — не коммунист, для него нет причин избегать этой проверки. Молодой человек проделал опыты с совершенно отрицательным результатом, и менделизм оказался торжествующим. Это так поразило мичуринца, что он попросил дать ему другую, более безобидную, тему, благополучно ее закончил и получил свой диплом. Мы долго разговаривали с Пренаном о перспективах[1673].

* * *

14 мая 1953 г.

Визит Нины Ивановны. Она и больна, и нервна, и крайне раздражена против всех и всего. Рассказывала много и крайне сбивчиво. Падчерица — в Англии, скоро вернется, отбирает у Нины Ивановны ее последние деньги. Нина Ивановна продолжает делать книжные карточки для Тираспольского.