Могаевский

Помнит ли сегодня хоть кто-нибудь первые телевизоры страны с их малюсенькими экранами, увеличенные присобаченной перед экраном водяной линзою? а подобное КВН блистательное театральное опереточное, намекающее на появление мюзиклов действо «Весна в ЛЭТИ»? То был легендарный студенческий самодеятельный спектакль, пьеса в стихах, оттепельный карнавал будущих технарей с музыкой тогда еще никому не известного Колкера. В те годы техническое образование считалось самым престижным; а в ЛЭТИ, куда рвались все, работало множество кружков: хоровой, оркестровый, танцевальный, драматический, акробатический; здешние баскетболисты играли за сборную СССР. В общем, передовой край научной мысли окрашен был веселой дискотечностью и почти принудительной, но такой желанной невыносимой легкостью бытия.

Ольга с сыном посмотрели это невероятное действо с восторгом, что в будущем несомненно определило выбор института. Отец на спектакль не пошел, он не любил ни театра, ни филармонии, предпочитая им оперетку и цирк.

Незадолго до того, как будущий Могаевский поступил после института в аспирантуру известного городского НИИ и занялся там наукою, его почти забытый двоюродный дядюшка загрузился в общий вагон поезда на восток (в отличие от поездов на юг, чьи рельсы придерживались меридианов, этот катил по одной из параллелей). Ехал дядюшка с пересадками, как некогда форейторы, почтальоны, труженики перевозок. Перевалив условную границу (или все же безусловную?) между Европой и Азией, Урал, называемый некогда Рифеем, неунывающий двоюродный россиянин продолжал двигаться на восток в небольшой, стремительно растущий старинный сибирский город, где надеялся увидеть двоюродную сестру.

Открывая дверь, Эрика услышала голоса.

— ...Настоящая правильная жизнь.

— Настоящая и правильная, — отвечал хозяин, — это не одно и то же.

Она вошла, муж вышел навстречу:

— У нас гость.

— Гость? — спросила она недоуменно. — Кто?

По этому удивленному «кто?» ясно было: тут живут уединенно, тихо, гостей не ждут.

— Да я это, я, Эрика, — сказал, улыбаясь, выходя из крохотной кухоньки в прихожую с горсточку неунывающий кузен ее.

Совершенно другая женщина стояла перед ним. Совпадал только рост; пожалуй, когда вскричала она; «Петрик!» — и улыбнулась, что-то узнаваемое мелькнуло в об-лике ее. Не было пушистых кудряшек — волосы прямые, подстриженные в скобку, потемневшие, с сединою, соль с перцем. Не было щеголеватой одежки, знакомой, сшитой собственноручно, сложноцветной кофточки, юбки вразлет, все монохромное, незаметное, разве что идеально отглаженное-отпаренное, как прежде.

Другая женщина с другой фамилией, другим мужчиной, из другого дальнего города.

— Как ты меня нашел?!

— Нашел, как видишь, — отвечал он, очень довольный,— люди помогли.

— Чем же тебя угостить? У меня картошка в чугунке, сейчас разогрею... о, огурчики есть домашней засолки...

— Знал бы, — сказал хозяин, — что гость при пороге, припас бы водочки чекушку.

— Так я привез! Только не водочку, вино; Эрика, очень хорошее, «Алазанская долина».

— Грузинское, — сказал хозяин.

— На сколько ты приехал?

— Часа через три уйду.

— Как это так?!

— Видишь ли, еду на перекладных, с пересадками, с поезда на поезд, временами на собаках, все по времени рассчитано.

«На собаках» означало на жаргоне тогдашних пассажиров — на пригородных электричках, с одной на другую, меняя станции и города.

— Я тебе два подарка привез. Один — известие на словах: сын твой школу окончил с золотой медалью, поступил в институт, сейчас в армии. А второй — газетка армейская, где он, на самом деле он на флоте, на своем плавсредстве в профиль в бескозырке возле леера позирует фотографу на фоне Балтийского моря.

Взяла она газетку, руки ее дрожали; увидев фото, тотчас вышла в комнату.

— Смотреть будет, читать, — сказал хозяин шепотом, — потом в шкатулку положит, вернется.

— А что в шкатулке?

— Денег сто рублей, два колечка, подаренья мои, не носит, шарф цветной газовый французский, тоже не носит.

— Где же ты ее нашел, кузину мою?

Выпив по два граненых стакана «Алазанской долины», перешли они на «ты».

— Плавала она, далеко заплыла, стала тонуть. Сибирские реки людей под хмельком в искушение вводят: переплыть! И тонут, само собой, одна из известных сибирских смертей. Она-то трезвая была. Я ее вытащил, долго откачивал, думал — не задышит. Задышала. С тех пор дышим вместе. Два года замуж звал, не соглашалась. Потом уговорил.