Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы

   Горе, горе отступнику! Горе разрушившему стены Сиона. Завтра не останется камня на камне в сокрушенном иноплеменниками городи. Осквернен храм молитвы, храм Иерусалимский. Жены и дети уведены в плен... Слышишь плач детей Израилевых? Раздерите ризы на себе, пеплом посыпьте головы! Кости ваши не лягут на кладбище отцов, не упокоятся в долине воскресения!

   -- Голос крови народа моего вопиет ко мне! -- в ужасе воскликнул Иегуда Бейм. Проклятие на мне и на всем моем роде ляжет отныне! Нет, не рукою моею истребится колено Даново!

   Рабби Иегуда поспешно пошел к внутренним воротам города. На пути он тихо постучал в дверь небольшого домика, стоявшего на окраине.

   -- Кто зовет меня? -- послышался голос, и Гира показалась на пороге.

   -- Идем, и да защитит наш народ Иегова!

   Еврейка и раввин, молча крадучись, направились к железной двери, тайнику в задней стене крепости. Иегуда отодвинул тяжелый засов и, пристально взглянув на еврейку, указал ей на горевшие внизу костры ханского войска -- Гира кивнула головой и исчезла в сумраки.

   Тихо идут часы и мгновения ночи, зло и беда таятся в ее сумраке.

   Точно змии, ползут по скалам монгольские воины, не бряцает их железное оружие... Вот в просвете отворенной двери мелькнули двое, трое... Свирепое скуластое лицо с блестящим кинжалом в оскаленных зубах озарилось бледным светом месяца. Не спит ли стража Салтин-бея? Не забылся ли в объятьях своей возлюбленной смелый джигит? Меч хана не знает пощады!

   Красное зарево вспыхнуло над Чуфутом. Звенят скрещенные сабли, бьются грудь с грудью ордынцы, двое на одного, один на пятерых, стон и кровь в городе, обезглавленные тела лежать на улицах. Как муравейник, кишит Чуфут воинами Тохтамыша.

   -- Нет более милости у Аллаха! -- безумно лепечет Ненекеджан. Как страшный бред, в ее глазах мелькают кровавые руки, искаженные лица... Салтин-бей с раздробленной бердышом саблей... Его вяжут арканом, тащат куда-то... Кровавая рука протягивается и за нею... Ненекеджан, как легкая серна, бежит к краю обрыва... Сияющая, грозная пустота под ее ногами... Смутно темнеет внизу долина, острые камни смотрят из глубины... Прозрачный, колеблющейся туман одевает бездну своим воздушным покровом. Ненекеджан в развивающейся по ветру белой чадре останавливается на вершине Чуфуткальской скалы. Странная улыбка мелькает на ее прекрасном лице, месяц блестит на золотых монетах ее наряда... Ненекеджан протягивает к кому-то руки, зовет кого-то...

   -- Спасите дочь хана!.. Алла-Магомет! -- растет гул голосов сзади, и вдруг крик ужаса замирает в воздухе.

   На краю Чуфутской скалы нет более бледной тени, вершина опустела, и перепуганные воины подбегают к обрыву.

***

   Воля Аллаха и воля хана совершаются на земле.

   Глубоко под Чуфутом, выдолбленная в твердом граните его дикого утеса, темнеет сырая пещера. Ни звука, ни стона не доносится из нее на земную поверхность. Мшистые ступени ведут в ее мрачную глубину. Две залы, два каменных склепа, находятся там, за железными дверями -- одна для судилища и пытки, с тяжелыми кольцами, вделанными в стену, другая прозванная в народе "страшным местом" -- для смертной казни и заключения преступников. Это тюрьма Чуфута.

   Здесь, весь разбитый, израненный, очнулся Салтин-бей. Глухой, низкий свод пещеры тяжело опускался над ним. Вместо окошка был широкий пролом в стене, и яркие, косые лучи солнца лились оттуда, озаряя светом в сырой темноте подземелья глубокий каменный ящик, вырубленный в нише и напоминавший могилу. Отсеченные топором, полуистлевшие головы лежали на его дне.

   Салтин-бей на коленях подполз к краю окошка. Синяя пропасть виднелась за ним. Недоступные долины весело зеленели внизу, голубые горы широко и вольно уходили в ясное небо. Ни одной тучки в безбрежной лазури!.. Теплый ветерок опахнул лицо Салтин-бея так ласково и так нежно, словно хотел приласкаться к нему. Не так ли ласкала молодого джигита его красавица?

   -- Ненекеджан, Ненекеджан! -- прошептал Салтин-бей. Отчаянье сжало его сердце больнее, мучительнее, чем режущие ремни аркана, красными рубцами покрывавшие его руки. Салтин-бей бессильно упал на широкие камни окошка.

   Медленно, словно тень, пролетел мимо него вольный орел, взмахивая могучими крыльями... Ах, умчаться б за ним далеко, далеко на свободу, унестись туда, где теперь томится и плачет Ненекеджан. Бьется ль его нежная птичка в золоченой клетке гарема, лучше ль ей, чем Салтин-бею в сырой темнице?

   Но вот загремели тяжелые, железные двери, заскрипели ржавые затворы, и трое полунагих мускулистых монголов вошли в пещеру. Они схватили молодого бея и повели за собой. В распахнувшиеся двери Салтин-бей увидел другую подземную залу, где на возвышенье, в пестрых чалмах и халатах сидели судьи, окруженные стражей с факелами в руках.

   Много отчаянных криков и стонов слышала эта пещера, много измученных пыткой людей нашли в ней свою могилу. Кровью были обрызганы гранитные стены, обагрен каменный пол, но кто расскажет нам все ее страшные тайны?