Могильщик. Чёрные перчатки

Когда подростки решили, что пробежка закончена, пришли четверо мужчин. Один из них ворчал что-то про дерьмовый материал, другой говорил, что сам он дерьмовый материал, остальные двое молчали. Оставшихся после пробежки детей, их было восемь (до десяти Велион умел считать), начали тренировать на гибкость — растягивать руки и ноги, выворачивать, сгибать, мять, до хруста суставов, до потери сознания. Дети плакали, умоляли отпустить их, но всё это продолжалось. Тот, что жаловался на материал, рассказывал Велиону, что лучше это делать сейчас, пока суставы ещё гибкие, чем потом, потом было бы больше отходов. Хотя, какого хрена я тебе рассказываю, сопля, вырастешь, поймёшь. Если, конечно, вырастешь, ха-ха-ха-ха! Велион хотел сказать, что он всё понимает, но не мог выговорить и слова — мешали слёзы.

Вскоре, или, быть может, через сотню лет, пришёл ещё один мужчина, старый, с взлохмаченными волосами, он осмотрел всех детей, влепил одному из мужчин оплеуху, сказав, что тот перестарался.

— А этого — на свалку, — холодно сказал он, указывая на ребёнка, которым только что занимался тот, что перестарался. — Вечером сожжём, там уже четверо накопилось. Дерьмовый материал.

Велион тогда не знал, что такое "свалка", но очень быстро понял, что туда лучше не попадать. Не надо быть "дерьмовым материалом". Надо быть хорошим, так мама говорила.

— Этого что ли Халки приволок? — спросил страшный старик, грубо хватая Велиона за руку.

— Ага, — осклабился тот, кто первым говорил о дерьмовом материале.

— Какой нежный. Впрочем, Халки таскает детей редко, но метко, он не такой неисправный альтруист, как Ильгин.

— Иди на хер, Ургрин, — буркнул тот мужчина, говоривший "дерьмовому материалу", что он сам "дерьмовый".

— Если кто-то из этих детишек скончается от лихорадки, ты, Ильгин, будешь бегать вместе со всеми. Ладно, кончайте. Покормите этих крысёнышей, потом пусть отдохнут, надо чтобы хоть кто-то выжил до наркотиков и ядов.

Выживших оказалось мало. Уже через полгода, к середине осени, осталось только семеро детей. Их стали лучше кормить, мясом, горячими супами и свежими овощами, поместили в другое, отапливаемое, помещение. Но тренировки только ужесточились. Впрочем, к этому времени выжившие дети уже могли сгибаться так, что умещались в ночном горшке, только голова не входила, как любил шутить Дерьмовый Материал.

А потом, не известно почему, они начали умирать в страшных мучениях один за другим.

— Я, пожалуй, поднимусь, — сказала Крами. — Счета, счета, дела. Я уже приказала подать вам еды и вина в комнату для сделок, вас туда отведут, чтобы вы могли поговорить наедине. Велион, я жду тебя хотя бы к ночи.

— Я поднимусь, — кивнул тотенграбер.

— Ладно, я пошла.

Крами, тяжело опираясь на костыли, поковыляла к выходу из общей комнаты. Могильщик повернулся к Валлаю, сидевшему на диванчике. Вид у старого друга был слегка очумелый.

— Пойдём? — предложил Велион.

Валлай кивнул.

Служанка, та самая, с отличной задницей, проводила их в низкую комнатушку. Стол был уже накрыт, в углу горела лампа, но помещение всё равно было затемнено. Друзья молча уселись за стол, Велион принялся молча есть, а Валлай налил себе вина.

— Я думал, ты мёртв уже многие годы, — сказал он после долгой паузы.

— Если честно, про тебя я думал то же самое.

— Чем ты занимался всё это время?

Велион пережевал кусок мяса, налил себе вина, запил, потом долго сидел, угрюмо глядя в одну точку.

— Я могильщик, — сказал он, наконец. — Все эти годы я был могильщиком. По специальности, — он ухмыльнулся, — я не работал ни разу. А ты?

— А я работал как раз по специальности. Поиск и казнь убийц в основном, я решил, что быть охотником за головами куда благородней, чем наёмным убийцей. Благородней-то оно благородней, но и денег меньше. За смерть какого-нибудь мальчишки наследника не очень богатого рода платят куда больше, чем за насильника или убийцу. Конечно, за больших шишек платили хорошо, но в одиночку к таким не подобраться, а если делить награду, много тоже не выйдет. Если честно, я пожалел, что так долго учился владеть мечом. Ты бы зарабатывал очень много денег, ушёл бы через несколько лет на покой, открыл таверну.

— Перчатки могильщика куда благородней отравленного кинжала, — усмехнулся Велион.

Валлай коротко и зло хохотнул.

— Знаешь, — сказал он, — я долго думал о нашем ученичестве в школе убийц. Вспоминал те муки, которые мы перенесли, те нечеловеческие условия, в которых нас поместили. И понял, что всё это было сделано специально, чтобы мы перестали быть людьми, чтобы цена человеческой жизни для нас стала меньшей, чем цена сухаря. Чтобы такие слова, как "честь" или "благородство" стали для нас пустыми звуками. Мы прошли все этапы обучения, ну, в твоём случае почти все, и наша жизнь стала только чередой сделок. Деньги — смерть, деньги — смерть. Может, наша смерть, может — чужая, но всё равно смерть, только о цене надо договориться. Мы должны были убивать за деньги, и я делал это последние двенадцать лет, но мы сейчас сидим и рассуждаем о таких вещать, как благородство. Глупо, тебе не кажется?