Могильщик кукол

Скорее всего испугалась дама, сопровождавшая Бруно. И если она не могла пригласить Бруно в собственную кровать, а вынуждена была развлекаться с ним в пролеске или где-то еще, должно быть, для этого имелись веские причины, а именно — супруг. Якоб никогда не был апостолом морали, но тогда подумал, что в данном случае испуг мог бы весьма благотворно повлиять на Бруно.

Но если серьезно, то Якоб понимал, что некоторые люди действительно пугались. У Бена на лбу не написано, что он кроткое дитя, как постоянно утверждает Труда. Когда двухметрового роста верзила, с фигурой наподобие платяного шкафа, кулаками, как кузнечные молоты, биноклем на груди и складной лопаткой на ремне, ночью внезапно возникает рядом с припаркованной машиной или расстеленным на опушке леса пледом, вряд ли кто-то примет его за безвредного и добродушного ребенка. Наверняка в такие моменты у многих душа уходит в пятки. Альберту Крессманну, Бруно Клою и другим знакомым было известно, чего можно ожидать от Бена. Но чужие люди — едва ли…

— Нам нужно поговорить, — начал Якоб, в то время как они не торопясь приближались к пролеску. — Я ничего не имею против, когда ты бегаешь по округе. Но ночью ты должен оставаться в доме. До тех пор, пока это дело не выяснится. Ты понял?

Бен с важностью кивнул. Это была всего лишь реакция на спокойную интонацию отца, на тот тон, которым Якоб поведал ему о своих заботах и тайных мыслях.

— Хорошо, что ты со мной согласен, — продолжал Якоб. — Твое затворничество будет недолгим. Когда они найдут дочь Эриха или девушка снова появится… — Он прервался и вздохнул. — Но если быть честным, я не верю в удачный исход. Если бы ничего не произошло, оба парня уже давно объявились бы и сказали, что они подвезли девушку, и показали бы место, где ее высадили.

Бен опять кивнул с серьезным выражением лица и, не в силах больше сдерживаться, пробежал несколько шагов вперед. Якоб снова погрузился в свои мысли. Он беспокоился о Труде, зная, что означают эти вялые бессознательные жесты, овладевшее ею молчание и замкнутое, многозначительное выражение, появившееся сегодня на лице. Все эти годы Труда боялась, что придет указание отдать Бена в приют. Теперь она почти сходила с ума оттого, что сына всю ночь не было дома и кто-нибудь из полицейских мог его заметить.

Да, времена изменились. Раньше девушка могла исчезнуть, и никто бы о ней и не вспоминал. Но такие, как Бен, тогда тоже исчезали. Якоб задумчиво покачал головой, глядя на широкую спину сына.

Бен остановился, приставил бинокль к глазам, что-то выглядывая среди деревьев, в ожидании, когда отец поравняется с ним.

— Здесь можно долго искать, — сказал Якоб. — Что сюда попадет, найти нелегко. Только если случайно начнешь копать в правильном месте.

Он вытянул руку в направлении, куда смотрел Бен.

— Там мы однажды нашли кое-что, Пауль и я.

И Якоб рассказал сыну об Эдит Штерн, обрученной перед войной с сыном трактирщика Вернером Рупольдом. О девушке до сих пор многие в деревне говорили, что ей удалось ускользнуть от рук нацистов. Может, так оно и было, но уцелеть ей не удалось. Якоб это точно знал. Только никогда ни одному постороннему не обмолвился об этом и словом.

Бену он мог спокойно рассказать о пещере, которую они выкопали с Паулем Лесслером, глубоко в корнях древнего бука, чей могучий ствол расколола молния.

* * *

Тогда, зимой 43-го года, они здесь играли, а в некоторых домах уже шептались, что никто не может быть больше уверен в безопасности, если даже такие невинные дети, как Криста фон Бург, умирают от воспаления легких только из-за того, что суют в рот то, к чему нормальные люди испытывают отвращение.

Якоб и Пауль ничего не знали о глухом страхе, охватившем прежде всего еврейские семьи Штернов и Гольдхаймов. Мальчиков мучили другие страхи, когда, плотно закутавшись, они сидели в выкопанной ими яме. Они рассказывали друг другу немыслимые бесконечные истории о старших братьях, оставшихся в России и Франции. Пропавших без вести или погибших за честь и отечество. Брат Пауля и оба брата Якоба.

Пауль думал, что однажды настанет их черед стать героями. Только вот Тони фон Бург, наверное, не станет героем. Потому что как-то отец Тони сказал матери Пауля: «Прежде чем они его у меня заберут, я самолично отрублю ему руку и полноги. Тогда он сделает другую карьеру, получше».

И при всем мужестве, смелости и вере в фюрера, им было страшновато думать о предстоящих героических поступках, все-таки им было только одиннадцать и двенадцать лет. Врага они боялись меньше, тот не имел лица. Но вот если там, куда их пошлют, командуют еще большие идиоты, чем Хайниц Люкка?.. С такими лучше дела не иметь.