Могрость

Бабушка опять повторила:

– Ты кричала? Или это телевизор?

Аня вновь заморгала, понимая, что окружающая обстановка таится в привычном порядке. Ей просто что-то померещилось: жуткое, противоестественное. Руки уперлись в стену, ощупали пол. Ни капли конденсата.

– Это телевизор! – выкрикнула Аня, отбрасывая тюль. Боль в руке теперь заглушала ноющие ушибы. – Абсурд просто.

Бабушка о чем-то приглушенно докладывала из кухни, но Аня открыла окно, ощупывая рукой пустое пространство улицы. Ни деревца, ни ветки. Вишни темнели в отдалении, вдоль забора. Напротив окон в трех метрах чернела решетка для виноградной лозы. «Безумие, – Аня потерла лицо, недоумевая. – Это после кладбище. Скорбь мутит рассудок».

Аня включила телевизор и прицепила косую занавеску. Полумрак зала она преодолела торопливо, боясь по-детски, что некто из темноты схватит за ноги и потащит под пол. В центре кухни бабушка выворачивала порванные карманы куртки.

– Представляешь, мармеладка провалилась. Ты же любишь, но вот… – возилась с дырявой подкладкой, – …незадача.

– Я достану, – Аня забрала куртку и сунула руку по локоть в синтетическое нутро. Извлекла конфету – Держи.

– Ты такая бледная. Лежала бы. Я бы тебе чайку принесла.

Электрочайник шумел, закипая.

– Спасибо. Я здесь посижу. У меня уже спина болит от пружин.

Бабушка усмехнулась.

– Да, диван старенький. Еще мы с дедом покупали. Но кровать разобрали. После Дины… В сарае клетки кролям делали, а досок не хватало. Где-то сетка еще лежит.

Аня отдалилась за стол:

– Где вы были?

– А Витьки дома нет? От паразит! – Бабушка хлопнула себя по бокам, повела головой. – Как так? Он мне божился: засядет за математику. На него жалуется учительница. Он одноклассниц задевает, уроки не пишет. Впереди экзамены. Паразит! – Бабушка схватилась за голову, потом сжала кулачки.

– Ты в гостях была? – спросила Аня, шелестя оберткой конфеты. Она покосилась на проход в зал и тело прошиб озноб. – Ничего во дворе не заметила?

– А чего заметить-то? Я у соседки была. Все о твоей подруге вспоминали, – бабушка перекрестилась, и Ане тоже захотелось перекреститься, окропить весь дом святой водой. – Она спрашивала, зачем к нам участковый приходил. Что за люди! – Но бабушка серьезно всмотрелась в лицо внучки. – Разве можно так упасть? Насмерть?

Аня пожала плечами, не поднимая головы.

– Не знаю.

– Такая молодая, – вздохнула бабушка, сжимая ладони у груди. – Валя, кума покойная, ней жила. Платьица ей шила – загляденье. Ты у меня тоже просила сшить, а я ведь не умела. Я всё на заводе. Я помню, Танечка в детстве справненькой была, любила ватрушки. Помнишь? Она всегда у нас в гостях ела, особенно супчики. И ватрушки домой брала. Эта Ярмачкина нос воротила, а Танюша – всегда до крошки. И всегда «спасибо, бабушка», «до свидания». – Старушка вдруг застыла, пораженная теми воспоминаниями. – Как вчера было. Завтра испеку ватрушек, вы положите на могилку?

Пустой взгляд внучки магнитом прилип к чайнику.

– Да, – прошептала Аня.

– Вы после школы Дину навестите? – уточняла бабушка, наливая кипяток в кружку. Достала чайный пакетик, ложку. – Испеку ей. – Тяжелый вздох. – Поминать.

– Навестим. Мне уезжать послезавтра. Я и так задержалась.

Бабушка закивала, расстроенно направляясь в зал с ложкой, позабыв о заварке и кружке с кипятком, куртке на стуле, и пекущем желании отчитать внука за непослушание.

Треснутые часы громко тикали на холодильнике. Аня жевала бутерброд, отхлебывая теплый чай. Она сидела под широкой люстрой за столом, будто в меловом круге, гипнотизируя одну точку на полу – оброненную монету – тусклые десять рублей, боясь, что они исчезнут в призрачном дыму. От хлопка двери, она вздрогнула и чуть не поперхнулась. Вошел взъерошенный Витя:

– Привет! – Кивок. – Ба, я дома!

Он сразу шмыгнул в ванную. Вода шумела, а бабушка звала требовательно:

– Иди сюда! Витя! Сюда зайди!

Входная дверь отворилась.

– Что там?

– Она рассержена, – предупредила Аня.

Витя вскинул брови, сжал губы. Аня лишь развела руками.

– Сам виноват.

Он отмахнулся и пошел в дом. Минуты три звучали пререкания. Потом разразился гневный монолог бабушки, завершившийся лишь после обещания внука: «Покажу. Все домашние. Утром до завтрака покажу».

Он вернулся на кухню, достал из шкафчика пустую кастрюлю и поставил воду на газ. Аня выждала пока брат отойдет от взбучки.

– Как ты мог запустить математику? После призовых мест?

– Не люблю олимпиады.

– Угу. Ты любишь двойки и нотации пожилого человека?

– Прекрати, – поморщился от ее приставучести. – Разве тебя не отчитывали? Когда по физике двойка светила?

– У тебя с Вениамином тоже не ладилось.

Витя немного притих, вспоминая клацающий говорок Вениамина Дмитриевича, учителя физики.

– Угу, – согласился. – Он любил, чтобы пресмыкались.

– Он еще работает?

– Не, уехал год назад. Жалобы учащихся, родители в управление ездили.

Брат раскрыл упаковку спагетти. Терпеть настойчивый взгляд Ани давалось с трудом – уступая, он выдохнул клятвенно:

– Я подтяну успеваемость, Аня. Хватит меня контролировать.

– И в мыслях не было. Только не ломай их, – кивнула она на спагетти. – И бросай в кипящую.