Могу!

— Я хорошо понимаю, — опять мягко и дружественно заговорил он, — что вам невозможно вот тут же, на месте, сразу решить такой сложный и трудный вопрос: ехать вам или не ехать? Для меня-то очевидно, что вам надо уезжать, но я над этим думал четыре дня, а вы не подумали еще и четверти часа. Понимаю: вам нужно время, чтобы подумать и освоиться, и это время я вам дам. Много не могу дать, сами понимаете, но до завтра еще можно думать. До послезавтра уже нельзя, а до завтра можно. Я сейчас уйду, и если вам будет что-нибудь нужно, то мой телефон вы знаете. И я все время буду дома, нарочно никуда не уйду, а буду ждать вашего звонка: может быть, я понадоблюсь вам. Думайте, все время думайте, изо всех сил думайте! И помните, — строго и значительно добавил он, — если вы решите уезжать, то никому… слышите? никому об этом ни полслова! Никто не должен знать. Слышите? Это исключительно важно! Никакого следа оставлять за собой нельзя: дело нешуточное, а полиция не дура. По малейшему намеку все распутает и сразу вас найдет, а тогда — гибель! Поймите: гибель.

— Но как же так? Завтра?

— Если вы видите, что ваш дом рушится, то вы даже до завтра не будете ждать, а в ту же секунду выбежите из него. Да, не позже, чем завтра. Вы сейчас взволнованы, даже потрясены, но когда вы немного придете в себя, вы увидите, что я прав и что медлить нельзя. И тогда вы скажете мне спасибо.

— Нет, я… Я и сейчас очень вам благодарна, Федор Петрович! — не зная, надо ли говорить это, сказала Юлия Сергеевна. — Вы ведь для меня… Вы… И я знаю, вы сильный человек!

— Да, я сильный. Со мной не пропадете.

— Но неужели же все это… так? Неужели все это именно вот так? — вырвалось у Юлии Сергеевны. — Я? Убить Горика? Хотеть, чтобы его убили? Но ведь это же… это же… Федор Петрович!

Она не сдержалась, схватила Ива за руку и слегка притянула ее к себе. Движение было отрывистое, нервное, оно непроизвольно вырвалось у нее. Но Ив понял его так, будто она ищет опоры, и ищет именно в нем. И он с неуверенной ласковостью погладил ее по волосам. Она подняла глаза.

— Думайте! — повторил он. — Думайте и… и верьте мне!

Постоял около нее секунд десять и отошел.

— Я сейчас уйду! — добавил он. — Вам надо побыть одной. До завтра! А у меня все готово, и положиться на меня вы можете.

Когда он ушел, Юлия Сергеевна стала ходить по комнате. Ходила быстро и смотрела широко раскрытыми глазами, но, вероятно, плохо видела то, что было перед нею: не заметила, как дошла до стены и чуть не споткнулась о нее, а потом на ходу ударилась о край кресла. «Маме ни слова! Маме ни слова!» — повторяла она себе, но кроме этой одной мысли не могла ни найти, ни сложить никакой другой.

И вдруг внезапная боль судорогой сжала ее сердце. Сжала так сильно, что она остановилась и даже перестала дышать, готовая застонать. «А Виктор?» — мучительно спросила она себя. И только в эту минуту поняла, что она ни разу о нем не подумала. «А Виктор?» — еще раз спросила она себя. И почти упала на подушки дивана, пряча в них лицо и затыкая ими свой рот.

Глава 18

Юлия Сергеевна говорила быстро, нервно, чуть ли не горячечно, отрывала фразу от фразы и очень торопилась. Она хотела как можно скорее рассказать о том, что ей сказал Ив, хотела все передать как можно точнее и не пропустить подробностей, которые казались ей нужными, но срывалась и путалась.

Табурин угрюмо слушал, опустив голову и не смотря на нее. Он ни разу не перебил, ни разу ни о чем не спросил, а напряженно слушал, стараясь понять не только то, что говорила Юлия Сергеевна, но и то, как она говорила. Время от времени он взглядывал на нее, но быстро, мимолетно, не позволяя себе останавливаться глазами. А она все говорила и не могла остановиться, хотя рассказала уже все. Но чуть только замолкла, как сейчас же спохватилась: ей начинало казаться, будто она что-то забыла сказать или плохо разъяснила, а поэтому по нескольку раз повторяла одно и то же.

Наконец Табурин понял, что она сказала уже все, и поднял глаза.

— И что же? — неопределенно спросил он. — Что вы теперь думаете?

— Я? Я ничего не думаю… Я мечусь! Я не могу ни на чем остановиться, не могу ухватиться за что-нибудь… Все куда-то полетело и летит. Разве вы не видите? Я только мечусь!

— Нет, я это вижу. И понимаю.

— Мне не с кем говорить… Только с вами! Не с мамой же… Помогите мне!

— Помочь? Господи! — даже всплеснул руками Табурин. — Да я не знаю, что я сделаю, чтобы только… чтобы только… Но что же я могу? Разве я могу решать за вас?

— Нет, не решать, а… а… Скажите, что вы думаете? Посоветуйте, что мне делать?