Мой ангел злой, моя любовь…

Тихо плакала, стоя на коленях перед образами, Пантелеевна, кладя поклоны, умоляя вернуть рассудок ее «милочке», ее «душеньке». Роняла слезы мадам Элиза в платок, отгоняя от спальни отчего-то рвущуюся яростно к Анне Полин.

Плакала, сидя на подоконнике в своей спальне, и Катиш, — громко и навзрыд, прижимая ладони к груди. Молча сидел у камина в диванной Петр с бокалом хереса в руке, пару бочонков которого сумели спрятать от французов. Сидел, положив ногу на стол, возле писем поляка и одного-единственного письма Анны, отодвинув те подальше от себя.

В своих покоях гневно руководила Настасьей, собирающей одежды в дорожные сундуки, графиня, сжимающая яростно трость и то и дело косившаяся на спокойную и безмятежную Марию, что улыбалась падающему с неба снегу. Ведь дождь со снегом сменился к сумеркам полноценным снегопадом, который шел за стеклом такой плотной стеной, что каждому становилось ясно — этот так просто не растает, не исчезнет следующим днем, а ляжет на поля и луга высоким слоем, укутает ветви парковых деревьев в белоснежный наряд.

Анна затихла вскоре, наблюдая, как падают белые хлопья на землю. Время было безвозвратно потеряно, к чему ныне биться в припадке? Покорно выпила опиумной настойки, поданной мадам Элизой, и плавно соскользнула в сон без сновидений, глядя на этот белоснежный танец за окном, в котором кружились снежинки. Соскользнула в темноту, где нет боли и сожалений, где не душат слезы, и не стоят перед взглядом глаза Андрея, полные муки.

А те еще долго падали наземь — на луга и поля, на крытые соломой и дранкой крыши изб в селе, на высокие «луковички» церкви, на парк и аллейные дорожки, на дом и бледно-розовые розы в оранжерее, проникая внутрь через разбитые стекла. На розы, которым вскоре будет суждено умереть от мороза.

В Милорадово пришла зима…

Глава 27

Снежинки медленно падали наземь, двигаясь в красивом танце, движения которого знали только они. Снегопад продолжался несколько дней почти беспрерывно, покрывая землю белоснежным покрывалом, словно готовя природу к тому длительному сну, в который та погрузится вскоре. Все стало белым — деревья, кусты, дорожки. Все стало единым — прекрасным, волешебным видением, искрящимся в редких лучах солнца россыпью огоньков. Спрятала природа то, что творил человек за летние и осенние дни, укрыла от глаз. А снег все падал так плотно, что даже небеса ныне казались совсем светлыми, почти под стать пейзажу за окном.

Анна отпустила штору, позволяя той скользнуть на прежнее место, плотнее запахнула шаль и двинулась далее через анфиладу комнат, к проходу, что соединял цветочную оранжерею и усадебный дом. Это было одно из тех памятных ей мест, в котором хотелось просто стоять и слушать тишину, погружаясь целиком в прошлое. Ибо прошлое — это все, что осталось ей ныне.

Тихо стучали по паркету низкие каблуки домашних туфель без задника. Стукнула дверь, ведущая из дома в переход, с тихим шумом отодвинулась ткань, предохраняющая от сквозняка внутренние покои дома. Теперь Анну пробрал легкий озноб, ведь в переходе ныне было намного холоднее, чем обычно в это же время года — стекла в широких и высоких окнах длинного коридора были разбиты, пропуская легкий морозец, что пришел недавно в эти земли. Как и в оранжерее, куда она ступила, отворив двери.

Перевернутые горшки и сломанные жардиньерки, рассыпанная кое-где земля, поникшие головки цветов. И белая россыпь снега на зелени листов или бутонах, на лепестках самых разных цветов, чуть потускневших уже из-за мороза. Невыносимые глазу свидетельства разрушения…

Анна вспомнила, как проводили мужские пальцы по тонким лепесткам розы, родной сестры тех, кто поник головками, погибнув от холода, пришедшего в оранжерею через разбитые стекла окон. И его глаза, полные нежности.

Слез больше не было. Ей казалось, что она выплакала их за последние дни полностью. За седмицу она прошла все этапы — от безудержных рыданий до слепой ярости и обвиняющих в случившемся окружающих и самого Андрея криков, пока не поняла, что иных виновных, кроме нее самой нет. Она сама сняла кольцо с пальца и бросила едва ли не в лицо ему, намеренно нанося оскорбление. Она сама довела до такого финала. Да, домашние не позволили Анне исправить то, что совершила, но только она виновата в том, что вообще дошло до той ужасной сцены в передней. Все же надо было бы остановиться вовремя, не надеясь на то, что после можно будет вымолить прощение, ссылаясь на свой несносный нрав, на горячую кровь. «… Когда так часто указываешь на дверь персоне, ты должна быть готова к тому, что настанет день, и ты уже не сумеешь повернуть ее от порога», сказал в тот, самый памятный для нее отныне, день Андрей, словно предупреждая. Но разве она когда-то прислушивалась к чужим словам…?