Мой ангел злой, моя любовь…

Мадам Элиза отвлеклась только на миг, вспоминая эту реплику, но и этого мига хватило Анне сделать то, о чем она будет сожалеть долгие годы в дальнейшем. Еле стоящая на ногах от злости, распирающей грудь, мешающей дышать, готовая уже добиться своего, во что бы то ни стало, Анна вдруг поймала кроваво-красный отблеск, мелькнувший на пальце руки. Решение пришло мгновенно. И она стянула это кольцо, которое не снимала даже на ночь, любуясь им в лунном свете или при огоньках свечей, с которым не рассталась бы прежде ни за что. Стянула и, прежде чем мадам Элиза сумела перехватить ее руку, бросила прямо в спину отходящему Андрею. Попала аккурат между лопаток.

Тихо ахнули за ее спиной. С шумом втянула воздух в себя мадам Павлишина, выпучившая глаза от увиденного. Замер ошарашенный Иван Фомич, подавая перчатки Андрею в этот момент. Звякнуло, упав на мраморный пол, серебряное кольцо с тремя кроваво-красными гранатами, символами вечной любви.

Только полы шинели взметнулись, когда Оленин резко развернулся и в один шаг подошел к Анне, схватил за плечи, больно вдавливая пальцы в тонкую ткань. Она видела, как побелел шрам под его глазом, как раздуваются ноздри его носа, и ее решимость, ее стремление добиться своего вдруг испарилось при этом взгляде, оставляя взамен только страх перед его силой.

Андрей всего лишь миг смотрел в ее глаза, словно пытался прочитать в них что-то, отыскать в тех хотя бы искорку, хотя бы проблеск. А потом отпустил ее, развернулся, вырвал из пальцев Ивана Фомича перчатки и вышел вон под дождь со снегом, не закрывая за собой двери.

— Что вы натворили, девчонка? — проговорила откуда-то из-за спины Анны разъяренная графиня. — Я находила вас не такой, какую славу вы получили в этих местах! А ныне вижу — вы такая! Истинно такая! Злая, дерзкая, самолюбивая, бессердечная! Что за каприз? Что за вздор в вашей головке толкнул вас на этот поступок? О, будь вы мужчиной, а ваш брат — здрав и цел! Quelle honte! O mon Dieu, quelle honte! Vous! [437] — она ткнула в сторону мадам Павлишиной тростью. — Vous! Скажете хотя бы полслова! В ваших интересах, мадам — bouche close [438]!

Анна не слышала этих слов. Словно через вату доносились до ее ушей возникшие в передней и за ее спиной разговоры. А заговорили все разом: что-то говорила графиня яростно и зло, тихо и испуганно отзывалась мадам Павлишина, что-то сердито втолковывала мадам Элиза, дергая Анну за рукав платья.

Через распахнутые двери, к которым, опомнившись, направился Иван Фомич, кутаясь в платок, вдруг влетел порыв холодного ветра, пронесся по передней. Заиграл подолами платьев, взметнул локоны и шали, в которые прятали ныне хрупкие женские плечи. Ударил холодом и сыростью в лицо Анне, отрезвляя ее, выводя из того морока, в котором была в последнее время. И она вдруг двинулась с места — сперва мелкими шажками, а потом сорвалась на легкий бег, дошла до дверей и вгляделась в смутные силуэты, что еле были видны ныне через пелену дождя.

«…Я люблю в тебе все… люблю в тебе все», легкий шепот, донесшийся из далекого ныне прошлого, заставил ее шагнуть под протестующие крики мадам Элизы прямо под дождь, под эти холодные капли и мокрый снег, падающие на землю ныне. Почему он оставил ее? Почему привез к ней ее письма, если не желал разрывать помолвку? И отчего она не дала ему шанса сказать о том? Отчего позволила дурной стороне своей натуры взять вверх над собой?

— Andre! Andre! — закричала Анна, сбегая по ступеням крыльца, едва не поскользнувшись на скользком от воды камне. Спираль злости и внутреннего напряжения, копившегося последние дни в ней, развернулась резко ныне, ударяя ее саму, разрушая ее жизнь. — Andreeeee!

На последней ступени она все же не удержалась на ногах, упала в гравий, больно царапая ладони о маленькие острые камушки. В ее руки кто-то вцепился, потащили обратно в дом под причитания мадам Элизы, удерживая с трудом, так она вырывалась из этой хватки чужих пальцев.

— Laissez-moi! Laissez-moi faire! Laissez-moi! [439] — билась Анна в этих руках, упираясь ногами, путаясь в подоле платья, а ее тащили и тащили в дом из-под дождя и снега.

Отпустите, и я все исправлю! Ведь так уже было. Было! Я совершила ошибку, я должна ее исправить… Плевать на чужие слова и толки! На косые взгляды! Я хочу быть только с ним, если он простит меня, простит все мои проступки и злые слова. Я скажу ему правду, и он непременно простит меня, как прощал меня ранее. Если он хочет быть со мной, я готова вынести все, все выдержу. Лишь бы подле… лишь бы рядом! Пустите, и я все исправлю! Я смогу!

Но Анну не пустили, удержали в доме, привязали простынями за руки и за ноги к изголовью и спинке кровати в спальне, видя, что истерика не утихает, что она не желает принимать лекарств, принесенных мадам Элизой. Она билась пару часов, не в силах порвать эти путы, умоляя отпустить ее в непогоду, бушующую за окном.