«Мой бедный, бедный мастер…»

– Скажите, доктор, что это он все инженера ловит и поминает! Видел он какого-нибудь инженера?

Доктор вскинул на Рюхина глаза и ответил:

– Не знаю.

Потом подумал, зевнул, страдальчески сморщился, поежился и добавил:

– Кто его знает, может быть, и видел какого-нибудь инженера, который поразил его воображение…

И тут поэт и врач расстались.

Рюхин вышел в волшебный сад с каменного крыльца дома скорби и ужаса. Потом долго мучился. Все никак не мог попасть в трамвай. Нервы у него заиграли. Он злился, чувствовал себя несчастным, хо тел выпить. Трамваи пролетали переполненные. Задыхающиеся лю ди висели, уцепившись за поручни. И лишь в начале второго Рюхин совсем больным неврастеником приехал в «Шалаш». И тот был пуст. На веранде сидели только двое. Толстый и нехороший, в белых брю ках и желтом поясе, по которому вилась золотая цепочка от часов, и женщина. Толстый пил рюмочкой водку, а женщина ела шницель. Сад молчал, и ад молчал.

Рюхин сел и больным голосом спросил малый графинчик… Он пил водку и чем больше пил, тем становился трезвей и тем больше темной злобы на Пушкина и на судьбу рождалось в душе…

ПОЛЕТ ВОЛАН ДА

Помоги, Господи, кончить роман! 1931 г.

– Об чем волынка, граждане? – спросил Бегемот и для официальнос ти в слове «граждане» сделал ударение на «да». – Куда это вы скакаете?

– Кота в Бутырки? Прокурор накрутит вам хвосты.

Свист.

…и стая галок поднялась и улетела.

– Это свистнуто, – снисходительно заметил Фагот, – не спорю, свистнуто! Но, откровенно говоря, свистнуто неважно.

– Я не музыкант, – отозвался Бегемот и сделал вид, что обиделся.

– Эх, ваше здоровье! – пронзительным тенором обратился Фа гот к Воланду. – Дозвольте уж мне, старому регенту, свистнуть.

– Вы не возражаете? – вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне.

– Нет, нет, – счастливо вскричала Маргарита, – пусть свистнет! Прошу вас! Я так давно не веселилась!

– Вам посвящается, – сказал галантный Фагот и предпринял не которые приготовления. Вытянулся, как резинка, и устроил из паль цев замысловатую фигуру. Я глянул на лица милиционеров, и мне по казалось, что им хочется прекратить это дело и уехать.

Затем Фагот вложил фигуру в рот. Должен заметить, что свиста я не услыхал, но я его увидал. Весь кустарник вывернуло с корнем и унесло. В роще не осталось ни одного листика. Лопнули обе шины в мотоциклетке и треснул бак. Когда я очнулся, я видел, как сползает берег в реку, а в мутной пене плывут эскадронные лошади. Всадники же сидят на растрескавшейся земле группами.

– Нет, не то, – со вздохом сказал Фагот, осматривая пальцы, – не в голосе я сегодня.

– А вот это уже и лишнее, – сказал Воланд, указывая на землю, и тут я разглядел, что человек с портфелем лежит, раскинувшись, и из головы течет кровь.

– Виноват, мастер, я здесь ни при чем. Это он головой стукнулся об мотоциклетку.

– Ах, ах, бедняжка, ах, – явно лицемерно заговорил весельчак Бегемот, наклоняясь к павшему, – уж не осталась бы супруга вдовою из-за твоего свиста.

– Ну-с, едем!

Нежным голосом завел Фагот… «черные скалы мой покой…».

– Ты встретишь там Шуберта и светлые утра.

КОНСУЛЬТАНТ С КОПЫТОМ

На закате двое вышли на Патриаршие пруды. Первый был лет трид цати, второй – двадцати четырех. Первый был в пенсне, лысова тый, гладко выбритый, глаза живые, одет в гимнастерку, защитные штаны и сапоги. Ножки тоненькие, но с брюшком.

Второй в кепке, блузе, носящей идиотское название «толстовка», в зеленой гаврилке и дешевеньком сером костюме. Парусиновые ту фли. Особая примета: над правой бровью грандиозный прыщ.

Свидетели? То-то, что свидетелей не было, за исключением одно го: домработницы Анны Семеновой, служащей у гражданки КлюхПелиенко. Впоследствии на допросе означенная Семенова Анна по казала, что: а) у Клюх-Пелиенко она служит третий год, б) Клюх – ведьма… Семенова собиралась подавать в народный суд за то, что та (Клюх) ее (Семенову) обозвала «экспортной дурой», желая этим ска зать, что она (Семенова) не простая дура, а исключительная. Что в профсоюз она платит аккуратно, что на Патриарших прудах она оказалась по приказанию Клюх, чтобы прогулять сына Клюх Вову. Что Вова золотушен, что Вова идиот (экспортный). Велено водить Вову на Патриаршие пруды.

Товарищ Курочкин, на что был опытный человек, но еле избавил ся от всего этого потока чепухи и поставил вопрос в упор: о чем они говорили и откуда вышел профессор на Патриаршие? По первому вопросу отвечено было товарищем Семеновой, что лысенький в пенсне ругал Господа Бога, а молодой слушал, а к тому времени, как человека зарезало, они с Вовой уже были дома. По второму – ничего не знает. И ведать не ведает. И если бы она знала такое дело, то она бы и не пошла на Патриаршие. Словом, товарищ Курочкин добился только того, что товарищ Семенова действительно дура, так что и в суд, собственно, у нее никаких оснований подавать на гражданку Клюх нету. Поэтому отпустил ее с миром. А более действительно в аллее у пруда, как на грех, никого не было.

Так что уж позвольте мне рассказывать, не беспокоя домработ ницу.