Мой Бердяев

а) Творчество как создание культурных ценностей

«Всякий творческий акт по существу своему есть творчество из ничего», и потому он несет бытию «абсолютную прибыль, прирост»[148]: согласно Бердяеву, творчество по своей сути бытийственно. Своим творчеством человек призван продолжать миротворение, Богом не завершенное. В творчестве, не устает повторять Бердяев, человек осуществляет свое богоподобие, высшее достоинство. И это всё понятные метафизические положения. Непонятно лишь, на какие образцы творчества ориентирована мысль Бердяева. И вот оказывается, что образцов подлинного творчества, по Бердяеву, не существует, – что бердяевское творчество – чисто гипотетический концепт, принципиально отличающийся от профанного понятия, обозначаемого тем же самым словом. «Неизъяснимо, что есть творчество», – заявляет Бердяев в самом конце огромного труда о творчестве; «еще неведомо нам подлинное творчество»[149]. И если мы, недалекие люди по масштабам Бердяева, растерянно спросили бы его – а как же, неужели не были творцами великие ученые и художники, чем же, если не творчеством, создается культура? – то Николай Александрович ответил бы раздраженно: «Творчество для меня не столько оформление в конечном, в творческом продукте, сколько раскрытие бесконечного, полет в бесконечность, не объективация, а трансцендирование, творческий экстаз…» И, видя по – прежнему недоумение на наших лицах, – куда уж нам постичь «полеты в бесконечность», – он, с еще большей желчностью, принялся бы объяснять заново свою сокровенную мысль: «Повторяю, что под творчеством я все время понимаю не создание культурных продуктом, а потрясение и подъем всего человеческого существа, направленного к иной, высшей жизни, к новому бытию»[150]. Очередные загадки для тех, кто не доверяет всякого рода «потрясениям и подъемам», кто лишь понаслышке знает о «высшей жизни»…

Данные представления Бердяева выросли на почве русского символизма. Главный его теоретик Вяч. Иванов учил о том, что поэт в творческом акте совершает восхождение «от реального к реальнейшему» – к самим бытийственным идеям, приобщая к ним затем – при нисхождении – создаваемое им произведение искусства (см., например, трактат «Заветы символизма»). С воззрением Иванова Бердяев не согласен: трагедия творчества для него в том и состоит, что художник создает лишь культурные ценности, а не бытийственную реальность. А вот Александр Блок в стихотворении «Художник» уподобляет образное оформление художником своего метафизического переживания заключению в клетку свободной птицы. И это представление, принадлежащее первому поэту среди символистов, ближе Бердяеву. Опять – таки мы находим у него бесконечные вариации той мысли, что ценности культуры суть лишь символы действительности, – «только тени от незримого очами», как писал предтеча символистов и Бердяева Вл. Соловьёв (в стихотворении «Милый друг, иль ты не видишь…»). С бытием имеет дело религия, и в задании «творчество – религия», «последнее откровение Св. Троицы, антропологическое ее откровение»[151]. Однако такого – подлинного «творчества ‹…› не могло быть до космическо – антропологического поворота, до великой религиозной революции в человеческом самосознании»[152]. Духовная революция, по Бердяеву, совершается силой творчества и во имя творчества. Здесь один из парадоксов его мысли.