Мой человек

Я остановила свои раздраженные мысли. Отчего я так раздражена? Я подошла к зеркалу. Вполне красивая, по крайней мере симпатичная, стройная, то ли грустная, то ли просто очень серьезная женщина в изящном темно-синем шелковом платье, льняная белая роза так хорошо гармонирует с кожей, нитка фиолетового жемчуга, лежащая ровным полукругом… Женщина взглянула на меня встревоженно и побыстрее отвела глаза. Да, тяжело иногда говорить с самой собой.

Я увидела двух нарядных девушек – в длинных, почти до щиколотки, платьях, одна – в черном, другая – в шоколадном. Я их заметила еще в начале антракта и подумала – вот как надо одеваться в консерваторию, нарядно, торжественно. Одежда выражает наше отношение к окружающему миру – презираю я или уважаю всех, хочу обратить внимание на свою персону или спрятаться, подчеркнуть исключительность или, наоборот, слиться с толпой, быть одним из многих, похожих…

Я загадала – если первой войдет в зал та, что в черном, я повернусь и поеду домой. Если в шоколадном – пойду на второе действие. У дверей они как-то замешкались, что-то сказали друг другу, засмеялись… повернулись и быстрыми шагами ушли прочь, к лестнице, по которой надо спускаться в гардероб. Я успела заметить длинные, неправдоподобно большие золотые серьги у одной, сильно накрашенные губы – у другой. Помада, ярко-красная, фосфоресцирующая, увеличивала и без того не маленький рот девушки. Я услышала легкий, почти безобидный матерок – та, что была похожа на длинный брусочек слегка размякшей молочной шоколадки в своем платье из тонкой замши, вскользь, не зло обругала Алёшу, Баха, консерваторию, меня в числе остальных зрителей, оставшихся слушать дальше.

Я никудышный психолог, хоть и работаю с детьми. Дети – это другое. Поэтому я и не берусь за организацию своего дела – прогорю тут же. И не из-за лени или безалаберности. Из-за своей чрезмерной доверчивости и близорукости. Из-за того что по доброте своей какашку могу ненароком принять за растаявшую шоколадку.

Мне-то они показались – со спины – такими завсегдатаями консерватории… по крайней мере платья у них были – завсегдатайские! Несостоявшийся пока модельер внутри меня вздохнул – не пойму, как скроено. Что там впереди – складка, втачка, выточка – почему так изумительно сидит? Или это такой изумительный материал, обнимающий твою фигуру, как никто и никогда ее не обнимал, прижимаясь каждой своей клеточкой? Илюша меня обнимал. Но как именно – я уже не помню. Так давно это было – в другой жизни.

Я неторопливо прошла по проходу, села на свое место, порадовавшись, что нет моих соседей – мальчика, который всё время хотел есть, и его бабушки или няни.

– Прости, – услышала я сзади шепот, – ты была на первом отделении?

Я обернулась.

Мужчина, чуть постарше меня, с рябоватым неровным лицом, живыми ярко-синими глазами, как будто с другого лица, плохо очерченным ртом, дрябловатым подбородком, но довольно густыми каштановыми волосами, в которых еле-еле стала намечаться проседь на висках, улыбался.

Я покрутила головой, чтобы удостовериться, что он смотрит на меня. Да, на меня. И так, как будто он по меньшей мере – мой одноклассник или дальний родственник, который приехал в Москву, собственно, именно из-за меня.

– Вы мне?

– Тебе.

– Почему на «ты»?

– Значит, тоже опоздала, – сокрушенно покачал он головой. – А я хотел узнать, играл ли Лёша «Фантазию до мажор»… Он так оригинально ее решает… Программки у тебя нет?

Я отвернулась. Что за ерунда. Я его знаю? Нет. Но он меня знает, кажется… Смотрит ведь так, как будто знает по меньшей мере сорок лет. Как раз в песочнице когда-то и познакомились.

– А ре-минорную токкату играл, не запомнила? Он там одну такую штуку делает… Профессора наши ругаются, никак не успокоятся. Стаккатными триолями несколько тактов играет…

Я пожала плечами.

– Не знаю.

– Ясно…

Я понимала, что человек сзади меня или путает меня с кем-то, или же хочет вот так запросто познакомиться. И что в этом плохого? Когда последний раз со мной кто-то знакомился? Папа одной моей девочки, у которого умерла жена, и он мается теперь с тремя детьми? Я с детьми ему помогла, но даже разговаривать с ним долго по душам у меня не получилось. Потому что не было никакого интереса. Я не могу общаться с мужчиной лишь потому, что он мужчина и я ему симпатична, потому, что он хочет этого общения. Я уже думала об этом. Наверное, у меня какой-то сломанный ген. Ведь для женщины по природе ее нормально отвечать на ухаживания, влюбляться в ответ. Но это не про меня. Иначе я уже давно бы не была одна. Хотя я и не одна, а с Маришей. Пока, по крайней мере.

Мариша как раз послала мне фото: она, Илюша, очень погрузневший в последнее время, и даже на фото было видно, что уже сильно подвыпивший, и его вторая жена. Одной рукой Илюша обнимал жену, другой – Маришу. Маленькой девочки в кадре не было. Кто-то их фотографировал. Казалось, что Илюша стоит с двумя своими дочерьми, постарше и помладше. Высокая, изящная, но крепкая, широкоплечая и серьезная Мариша казалась на фото старше, чем сильно накрашенная и очень глупая Илюшина жена.