Мой человек

– Увы… – печально ответил отец моих детей и протянул мне конверт с билетами. – Жаль, пропадет один билет. Продай, а? Полторы тысячи – не копеечка, между прочим, полный бак заправить можно… Или… что ты там любишь покупать… Торт «Снежный сон»…

– Нет такого торта, Федя, – вздохнула я, беря у него конверт. – И машины у меня пока нет. Иди уж с богом!

Дети-то на самом деле не очень расстроились, что уже через секунду и след папин простыл. Расстроилась я, как и два года назад, когда Федор вдруг стал просто задыхаться в отсутствие некоей симпатичной девушки с короткими пепельными волосиками, постоянно цеплявшимися за подголовник переднего сиденья в нашей машине. Федя задыхался и тосковал, решал, решал, я видела, как ему тяжко, как понятное и обычное для многих мужчин «Разлюбил – уходи!» решение никак не принимается… И все-таки он пошел на жертвы.

Пожертвовал он Лёшей и Машей ради большой любви. Любовь ведь это благо – но не для того, кто этой любви мешает. А с нами ему стало слишком плохо. Его раздражала я, раздражали Лёша с Машей, похожие на него и внешне, и по характеру, каждый по-своему. Федор страдал, маялся, то ругался без причин, то молчал все выходные. Одним словом – не мог дышать без кого-то, кто каждые десять минут писала ему сообщения и к кому Федя рвался на встречи, раздуваясь заранее, как воздушный шарик, и мгновенно сдуваясь, возвращаясь к нам.

Это всё было так очевидно, что я, связав себя в морской узел, отпустила его с миром и только просила не забывать, что дети хотят есть каждый день, хотят ходить в театр и в цирк, читать хорошие, разные, красиво иллюстрированные книжки и, главное, не понимают, почему какая-то чужая тетя вдруг стала для их папы дороже всего на свете. Дороже наших совместных завтраков в воскресные дни, веселых поездок в Крым на машине, секретных подготовок к семейным праздникам, дороже уютных зимних вечеров и всей нашей вполне счастливой и беззаботной прошлой жизни.

Билет мы продавать не стали. Машка, как уже большая пятилетняя девочка, села на отдельное место. Правда, уже минут через десять она пересела на высокие ступеньки, и еще через пять минут к ней перебрался и Лёша. И так они там и сидели, пока не начался страшный номер с арбалетами, стрелявшими одновременно в три стороны. Тогда дети по очереди быстро перелезли опять поближе ко мне и смотрели, затаив дыхание, как из огромных, быстро вращающихся арбалетов вылетают короткие стрелы и попадают точно в нужное место.

А потом вышли клоуны.

– Вот придурки… – тяжело вздохнула моя соседка слева, толстая немолодая женщина с большим количеством золотых украшений в ушах и на шее.

А по мне так – я еще никогда в жизни не видела таких замечательных клоунов. Лёша повизгивал от хохота. Обычно более сдержанная Маша вскакивала и начинала прыгать при каждом их появлении… Я же выбрала себе одного, среднего росточка, с обаятельной улыбкой и оттопыренными черной круглой шапочкой ушами. Наверняка уши у него были совершенно нормальные, и отогнул он их просто, чтобы было смешнее.

Мне и остальные клоуны очень понравились. Такая знакомая компания… Вот большой, в полосатом костюме и широченных штанах на помочах, похож на моего педагога, в которого я была отчаянно влюблена в институте… А этот длинный – на мальчика Пашу, которого я любила в школе… И рыжий, с большим белым бантом, постоянно сползающим на бок, – на мальчика Севу, которого любила на третьем курсе целых полгода… Не хватает первого мужа… Ну и хорошо, не самые приятные воспоминания остались… Но зато есть похожий на мужа второго, на Федю, срочно заболевшего к родительскому дню. Конечно, мне же последние десять лет так нравится этот типаж. Крепенькие, не очень высокие, смешливые. Вот потому я и сейчас выбрала этого – симпатичного, с нарочно оттопыренными ушами…

Всю свою жизнь, сколько я себя помню, я любила только придурков и тех, кого любить так сильно совсем не надо было. Возможно, виновата в том не я, не природа и даже не моя мама, воспитывавшая меня почти в пуританской строгости духа, а цыганка, которая прокляла меня, когда я была еще у мамы в животе.

Мама ходила беременная мной на восьмом месяце и однажды почему-то оказалась далеко от дома, на Кузнецком Мосту. Она зашла в туалет, который, как ни странно, сохранился там до сих пор. Меняется облик Москвы, переименовываются улицы по-революционному и обратно, на месте булочных открываются банки, старые заводы переоборудуются в выставочные центры и рестораны, а туалеты остаются на своих местах. Как некий оплот стабильности в нашей безалаберной стране.

В туалете том к моей маме привязалась молодая цыганка. Мама всегда производит на людей впечатление беспомощной и наивной. Она говорит, что ничего плохого цыганке не сказала, и я ей верю. Маме очень трудно обозвать кого-то и вообще произнести грубое слово. Зато она может так посмотреть на человека, что он с ходу лезет драться.

Цыганка драться не полезла, но сказала:

– Мертвый мальчик у тебя родится!..