Мой Дантес

– Сначала о Пушкине, – полистав, я открыла тетрадь на нужном месте. – У Араповой, дочери Натальи Николаевны, есть интересные замечания. Вот что она пишет: «Года протекали. Время ли отозвалось пресыщением порывов сильной страсти, или частые беременности вызвали некоторое охлаждение в чувствах Александра Сергеевича, – но чутким сердцем жена следила, как с каждым днем ее значение стушевывалось в его кипучей жизни. Его тянуло в водоворот сильных ощущений… Пушкин только с зарей возвращался домой, проводя ночи то за картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории. Сам ревнивый до безумия, он даже мысленно не останавливался на сердечной тоске, испытываемой тщетно ожидавшей его женою, и часто, смеясь, посвящал ее в свои любовные похождения».

– Любовные похождения… – тихо повторила Вдова. – А знаешь, по замечанию князя Павла Вяземского, Пушкин очень своеобразно относился к женщинам. Говаривал, будто все на земле творится, дабы обратить на себя внимание дам.

– А его письмо Беклешовой из Михайловского, куда он уехал от жены работать? «Мой ангел… У меня для вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться…»

Дальше я рассказала Софье Матвеевне о том, что больше всего поразило меня в отношении поэта к женщинам. Его называли удивительно искренним, в чем я очень засомневалась, обнаружив в письмах высказывания Пушкина о той или иной даме. К примеру, в письме к жене он называет Александру Андреевну Фукс несносной бабой с вощеными зубами и с ногтями в грязи. А за четыре дня до этого отправляет Фукс весьма почтительное послание с сердечной благодарностью за прием. Керн так просто называет дурой, вздумавшей переводить Занда.

– А о вечере у Фикельмон не забыла? – напомнила Вдова. – О нем пишет Вяземский своей жене, рассказывая, как Пушкин трепетал и краснел, увиваясь вокруг мадам Крюднер.

– За что и получил пощечину от жены, – продолжила я. – О чем сам же, смеясь, рассказывал друзьям.

– А сплетни о его связи с сестрой Натальи Николаевны Александрой?

– Сплетни ли? – усомнилась я. – Уж слишком многие об этом упоминали. Например, Арапова намекает на то, что именно Александра Николаевна, отличаясь строптивым характером, внесла разлад в семейную жизнь Пушкиных. Она боготворила поэта, восторгалась им, что и привело к более близким, нежели просто родственные, отношениям. А сестра Александра Сергеевича Ольга утверждала, будто он очень сильно ухаживает за своею свояченицей. Есть еще свидетельства княгини Долгорукой, Вульф и других близких Пушкину людей о том, что он влюбился в Александру в последние годы. Вот что, к примеру, писала Софья Карамзина за несколько часов до дуэли: «…Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству. В общем, все это странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных»… А история с пропавшим крестиком Аленксандры, найденным впоследствии слугами в постели поэта?

– Словом, Пушкин особой нравственностью не отличался, – подвела итог Вдова. – Разве что в первые месяцы женитьбы.

– На которую он пошел, потому что так надобно было, так поступают все, – напомнила я.

– Ну а Дантес?

– А что Дантес? – вопросом на вопрос ответила я.

– Много ли было у него увлечений? – уточнила Вдова.

– Предостаточно! Так в августе 1835 года он пишет барону: «Скажите Альфонсу, пусть покажет вам мое последнее пылкое увлечение, а вы напишете, хорош ли мой вкус и разве невозможно из-за юной девушки забыть о правиле, гласящем, что всегда следует обращаться только к замужним женщинам».

– Значит, он отступал от неписаного правила молодых кавалергардов волочиться лишь за замужними дамами? – на лице Софьи Матвеевны заиграла лукавая улыбка.