Мой Демон

И Сергей вышел, с такой силой и злобой хлопнув дверью, что у Наташи задрожали губы, и она немедленно расплакалась. Усевшись на кровать в самый угол, она уткнула голову в колени, пытаясь вообще ни о чем не думать, поскольку все события последних дней, связанные с женихом и его другом, выбили ее из колеи. Если перед приходом Сергея ей и хотелось спать, то его беспочвенные обвинения, породившие чувство глубокой обиды, не давали покоя.

Впрочем, так ли уж беспочвенны были эти обвинения? Ну да, она поверила уверениям Никиты, что они «просто покатаются», но кто заставлял ее оставаться у Монро после того, как началась самая настоящая оргия? Не было никаких сил встать и уйти? Так не надо было напиваться шампанским!

Устав от самообвинений, Наташа с раздражением задумалась о Сергее. А не слишком ли много он себе позволяет, врываясь к ней в спальню и устраивая сцены?

«Вот ведь бесцеремонный кретин! Если он и дальше будет себя так вести, то пошлю его к черту!» – решила она и наконец-то заснула.

Вечером все участники этих бурных событий снова встретились на репетиции. Встретились – и тут же отвели глаза, ничего не сказав друг другу. Наташа прошла в

зал, а Сергей поднялся на сцену и лег на диван, после чего, по приказанию неугомонного режиссера, его немедленно опутали цепями.

– Эти цепи будут символизировать грехи, которые всю жизнь опутывали Пушкина с головы до пят, – пояснил Воронцов. – И по мере продолжения исповеди они будут отползать от поэта, как змеи. Для этого Данзас и д’Аршиак станут тянуть из-за кулис за привязанные к цепям лески…

В этот момент в зале появился запыхавшийся Никита. Извинившись перед режиссером, сурово покачавшим головой, он быстро прошел в зал и сел рядом с Наташей. Заметивший это Сергей побагровел от ярости, и перед его глазами ускоренными кадрами замелькали картины сегодняшнего утра. Вот он покупает букет алых роз и едет к дому своей невесты, мурлыкая под нос любимый отрывок из Первой симфонии Чайковского. Но прямо перед подъездом его обгоняет желтое такси. Никита выходит первым, помогает выйти Наташе, потом целует ее в щеку, и она тут же забегает в парадное. Затем мерзавец Барский садится обратно, и такси тут же уезжает.

Разъяренный Сергей пытается его преследовать, но не справляется с управлением, и колеса вязнут в сугробе. Тогда он выскакивает из «кореянки», втаптывает розы в снег и кричит: «Будь ты проклят! Скотина! Подонок! Ненавижу тебя!»

Естественно, что после таких воспоминаний ему стоило больших трудов сосредоточиться на разглагольствованиях режиссера:

– Итак, Александр Сергеевич, теперь о главном. Вам надо понять, что после дуэли в Пушкине умер безрассудный ревнивец, действовавший под влиянием страсти; и родился человек новый, посылающий христианское прощение врагу и смиренно принимающий смертное страдание.

– Вы действительно думаете, что он полностью простил Дантеса? – глухо пробормотал Пушкин-Сергей.

– Конечно простил! И этот смертный бой Пушкин безусловно выиграл – но не ценою чужой жизни, а ценою своей собственной. Бог не позволил ему убить человека, зато своей смертью поэт искупил все предыдущие прегрешения.

– Я бы так не смог!

– Нет, ты сможешь, еще как сможешь! – пылко перебил режиссер. – Иначе и не стоило браться за эту роль. Да ведь и Пушкину было нелегко. Вспомни, как яростно он хотел убить Дантеса, а ведь согласно христианским установлениям участие в дуэли вообще преступно, а смерть на дуэли приравнивается к самоубийству.

– Все правильно, – неожиданно вмешался Донцов, – поэтому когда к митрополиту Петербургскому Серафиму обратился устроитель похорон граф Строганов, то иерарх отказался отпевать Пушкина. Более того – он вообще не хотел разрешать церковные похороны!

– Верно, – кивнул Воронцов, – хотя похороны с отпеванием все-таки состоялись. Однако мы сейчас говорим о другом. Нам надо увидеть Пушкина, – и он указал на Сергея, – в момент священного таинства, когда на него снисходит благодать Святого Духа. Причем священник, – и режиссер обернулся к стоявшему рядом Донцову, – является не свидетелем, а проводником между Богом и Пушкиным, ходатайствуя перед первым за страждущую душу последнего. Итак, начали, репетируем приход отца Петра.

Повинуясь знаку Воронцова, «священник» опустился на стул рядом с лежащим «Пушкиным» и поздоровался.

– Здравствуйте, святой отец, – тяжело отвечал тот.

– Я пришел исповедовать вас и причастить.

– Знаю, и давно готов к этому.

– Но прежде чем я начну читать молебный канон ко Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице, хочу спросить: не припомните ли вы каких-либо грехов, забытых или утаенных, или злобы на ближнего и прочих?

Сергей глубоко задумался, отчего возникла долгая пауза.

– Вам трудно говорить? – участливо поинтересовался «отец Петр».

– Да, трудно. Я грешен, но грех мой не в злобе или преступлении, а во мне самом.

– Облегчите душу, ибо я выслушаю от вас все.