Мой дядя, честный вор в законе… (Классическая поэзия в блатных переводах)

– И шо ты верещишь, как раввин на блудницу? – поморщился фотограф. – Я же ж в фигуральном смысле. Надо ж понимать иронию судьбы. Ты уйдешь из этой жизни с гордо поднятой головой, и друзья у гробового входа уронят скупую слезу на твое остынувшее тело. Но это будет всего лишь красивый понт[28]. Душераздирающий спектакль «Анна Каренина, или Каштанка под паровозом». И в этой драме тебе предстоит исполнить главную роль.

– Какую еще роль?

– Паровоза! Он еще спрашивает, какую роль. Жмурика[29], конечно. Извини, но роль без текста. Главное – вовремя захлопни зенки и укрой свои бледные ноги. А дальше, как в песне, где старушка напрасно ждет сына домой, потому что ей скажут – она зарыдает о безвременной утрате единственного балбеса…

– Я не единственный, – недовольно буркнул Лопата. – У меня сестра есть.

– Так ты шо, предлагаешь и ее похоронить? Я вижу, ты вошел во вкус. Но на первый раз обойдемся без массовки. Не добивай маманю. Дрожащей рукой она вскроет казенный конверт и узнает, что ее сын, Кубышко Андрей Матвеевич, шаркнул кони в далекой донской степи…

– Ага, так тебе цензор и пропустит эту «липу», – возразил Леня Шуршавый. – В лучшем случае – шизняк, а то и месяц БУРа.

– Леня, вот только не надо нас учить, с какого боку кушать мацу, – поморщился Ашкенази. – Через восемь дней отваливает на волю хороший пацан Сергуня Корольков. Выйдет за вахту – и тусанет «малявочку» в первый же почтовый ящик. Я думаю, за это время мы все успеем обстряпать.

– А если маманя не поверит? – засомневался Лопата. – Мало ли что напишут; вдруг перепутали…

– Вот что нас, русских, погубит, так это недоверие к власти, – грустно заметил Миша. – Но раз уж я как большой художник взялся за это дело, декорации доверьте мне.

И через восемь дней хороший пацан Сергуня Корольков уже опускал заветный конверт в почтовый ящик на свободе…

Второе действие спектакля развернулось в той же колонии спустя полтора месяца. Заместитель начальника зоны по воспитательной работе майор Ширко субботним утром сидел в своем кабинете и грустно размышлял о превратностях судьбы, которая заставляет его, только что вышедшего из отпуска, в выходной торчать на дежурстве среди всякого уголовного сброда. Майор, вздохнув, отхлебнул из стакана черного, как деготь, чая, который ласково именуется в зоне «смерть ментам», и в этот момент ему позвонили прямо с КПП – контрольно-пропускного пункта.

– Товарищ майор, тут к вам две женщины просятся на прием…

– Что такое? Какие женщины?

– Мать и сестра осужденного Андрея Кубышко. Они говорят, умер он недавно, хотят узнать какие-нибудь подробности…

– Кубышко умер? Жаль… Стоит на месяц отлучиться, обязательно ждет какая-то поганка. Ладно. Есть там у тебя кто из прапорщиков рядом? Вот пусть сопроводит женщин ко мне в кабинет.

Положив трубку, майор Ширко опять вздохнул. Это был очень печальный майор. По жизни он пробирался, как по вражескому тылу, поминутно опасаясь подорваться на минных полях, попасть под автоматную очередь или оказаться в застенках гестапо. Каждый спокойно прожитый день он заносил в свой геройский послужной список. От судьбы Ширко ожидал только пакостей и удовлетворенно отмечал, что в этих ожиданиях она его не разочаровывает.

Смерть сварщика Кубышко была очередной, хотя и мелкой, подлянкой, подложенной лично майору. Таких специалистов на все зоновское производство имелось лишь двое, причем второй, Мартирос Свосьян, через неделю освобождался по сроку.

– Алло! Второй отряд? Где начальник? Отдыхает после суток, туды его… А это кто? Старшина… Мусин, ты, что ли? Ну-ка, амором[30] ко мне! Я тебе, блин кровавый, дам, что случилось! Это ты мне ответишь, что случилось! Дуй до штаба впереди жопы!

В это время в дверь постучал и одновременно боком протиснулся контролер по надзору прапорщик Пилипко.

– Товарищ майор, я тут вам женщин привел…

– А ну зайди и закрой дверь!

Как только дверь за прапорщиком закрылась, Ширко с праведным гневом прошипел:

– У тебя что, мозги раком встали?! «Женщин вам привел»… Мне женщин приводят в баню на блядки – а сюда посетители на прием приходят! Пригласи.

Готовясь выразить гражданкам свое сочувствие, майор сделал кислое лицо. Особо стараться не пришлось, поскольку в зоне за ним давно закрепилось погоняло Лимон, и частенько в арестантской среде можно было услышать: «Ну чего ты кисляк смандячил[31], как у замполита?»

В кабинет вошли еще достаточно бодренькая пожилая женщина лет шестидесяти – шестидесяти пяти, и другая – высохшая, с поблекшей желтоватой кожей, поникшая и измотанная. Возраст ее определить было невозможно, он колебался от тридцати семи до семидесяти трех. Это была Любаня, младшая сестра Андрюхи Лопаты.

– Здравствуйте. Сочувствую, честное слово, искренне сочувствую. Ваш Андрей был одним из лучших работяг в колонии, мы его готовили к переводу на поселок. И вдруг – такое… Знаете, я сам только что узнал! Я-то всего два дня как из отпуска…

В дверь поскребли – тихо и робко. Затем в щель медленно протиснулась коротко стриженая головенка на тонкой сморщенной шейке. Головенка отдаленно смахивала на черепашью.

– Можно?