Мой дневник. 1919. Пути верных

Но были выступления, мягко выражаясь, – мало обоснованные; так, одна из русских газет поместила отзыв на напечатанную справку с грубыми нападками на немцев за то, что они посчитали в числе трофеев части знамен, отобранных у русских военнопленных, старавшихся сохранить их во все время своего нахождения в плену. Мне кажется, что такой подход к вопросу очень далек от столь необходимой для него элементарной объективности: насколько я знаю, все армии отбирают от военнопленных знамена, которые те стараются пронести сквозь тяготы плена. Да и в чем бы был тогда подвиг (вспоминается традиционный в нашей старой казарме герой Старичков), если бы противник не преследовал своих пленных за сокрытие знамен?… Почему надо обязательно обвинять германскую (или иную) армию, когда у нас в старой русской армии (что и естественно) было то же самое: так, имеется сведение, что в лагере для военнопленных в Сибири полковник, командир венгерского полка, у которого было обнаружено в подкладке платья тщательно хранимое им знамя, умер от разрыва сердца. Знамя крепости Перемышль было извлечено разрезанным по частям, из чемоданов офицеров сдавшегося в плен гарнизона крепости… Это все только нормально!

И даже такая ошибка, как причисление ничего не значущего квартирьерского значка 3-го уланского полка к трофеям – имела прецедент в нашем русском прошлом: на выставке трофеев в Петербурге во время войны было выставлено «знамя» какого-то немецкого гражданского «ферейна», которых, как известно, в Германии существует без числа. Ошибки возможны, и их только надо стремиться исправить, и в этом цель моей работы. Будущее покажет, поскольку это может удастся.

Часовой. № 148–149. 1935

«Цукнул»

Это было давно… А так как я был тогда в 1-й роте Первого кадетского корпуса, то случилось это, по-видимому, в учебные годы 1900–1901 или 1901–1902. Случилось это зимой, в одну из суббот, то есть в отпускной день.

В то время я очень дружил с моим одноклассником Николаем Абрамовичем, переведенным в наш корпус из Тифлисского, прямо в 1-ю роту. Отец его, саперный офицер, остался в Тифлисе, и Коля, не имея ни одной родной души в Петербурге, ходил в отпуск ко мне, вернее к моей крестной матери, женщине, материально более чем обеспеченной, которая разрешала мне приводить в отпускные дни тех из моих друзей, которым некуда было идти.

В тот запомнившийся мне день нас отпустили раньше обыкновенного. Наш длинный путь с Васильевского острова на Калашниковскую набережную мы начали с переезда Невы в электрическом вагончике и позволили себе прогулку от Невы через Александровский сад, по Невскому (конечно, по «солнечной» его стороне), пробираясь на Михайловскую улицу, где была конечная станция одноконной «конки», привозившей нас к месту назначения. Несмотря на необходимость особой бдительности из-за большого количества встречаемых генералов и офицеров, которым нужно было не прозевать отдать честь или стать во фронт, мы наслаждались прогулкой, после недельного сидения в стенах корпуса. Спускаясь с Полицейского моста, мы подошли к фотографии Морозовской, посмотреть всегда интересные фотографии, и отправились дальше.

В этот момент справа нас обогнал какой-то средних лет штатский господин, в сопровождении двух кадет, по-видимому, нашего корпуса. Два мальчика (не то что мы – кадеты строевой роты), очень стройные и по фигурам похожие один на другого. Увидя нас, они, по правилам, существовавшим в то время в корпусе, отдали нам, как старшим кадетам, установленную честь, которую мы, не без удовольствия, приняли…

Была яркая зимняя погода, нечастая в хмуром Петербурге, мы были молоды, шли в отпуск, нас почтили, как старших – все в нас играло…

Отдав «честь» молодым, я обратил внимание, что оба они имеют башлыки, продетыми под погоны, но на груди у них не было того «банта», который вспомнит, конечно, каждый, кто был в те времена кадетом и сооружал этот «бант», – неудача в правильном создании банта иногда давала офицеру, в момент ухода кадета в отпуск, основание отставить жаждущего отпуска и предложить ему вновь явиться… уже в воскресенье. А ведь вся прелесть-то отпуска связана была у нас с вечером субботы…

Итак, у обогнавших нас кадет я обнаружил «потрясающую» небрежность – их башлыки не были свернуты «бантом», а просто легко завязаны «по-пажески». К слову сказать, это обстоятельство всегда было предметом нашей кадетской зависти к пажам… Возмущенный такой небрежностью, я, недолго думая, обратился к ближайшему из них и, указывая на его башлык, сказал, чтобы он завязал его правильно… Бедный (я так думал) «молодой» реагировал на это как-то странно. Он растерянно посмотрел на меня, потом на штатского господина, с которым он шел, и… ничего мне не ответив, продолжал свой путь дальше. Это нас и удивило и, конечно, возмутило. Мы решили идти за «нарушителями порядка в форме одежды» и посмотреть, куда они идут?