Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Кульминацией таких больших встреч бывает парад на футбольном стадионе, который вмещает 80 тысяч человек. Все это мероприятие представляет собой чистый цирк: конфетти, транспаранты, духовые оркестры и всеобщий беспорядок. Мы маршировали беспорядочными рядами, и рядом со мной шел толстый невысокий человек, которого я тогда ни за что в жизни не мог бы вспомнить. Он вел себя очень дружелюбно, а на полпути к середине стадиона посреди шума и аплодисментов напоказ пожал мне руку. Я только позже узнал, что звали его Макс Пинански, он был евреем, судьей в штате Мэн. Этот жест привел толпу в настоящее неистовство, его фотографировали корреспонденты, и на следующий день снимок появился на первых полосах всех дневных газет. Я оказался, не предприняв никакой инициативы вообще, практически героем дня. «Ханфштангль зарывает топор войны» – такой был общий настрой комментариев, и, разумеется, это стало прекрасной прогерманской пропагандой, которая стоила сотни интервью с Гитлером. По крайней мере, мне так казалось. Позже я за это поплатился.

Когда я уехал из Бостона, то провел пару дней в Ньюпорте на Род-Айленде, где присутствовал на свадьбе Астора и Френч, которая стала событием всего лета. Церемония происходила в церкви Св. Троицы в субботу 30 июня 1934 года. Я сидел на скамье Астора рядом с нефом, наслаждался происходящим и думал, какую завидную жизнь ведут эти действительно богатые американские семьи. В этот момент какой-то неряшливый тип тронул меня за локоть. Он незаметно пробрался в церковь на четвереньках. «Доктор, вы можете прокомментировать это?» – спросил он, протягивая мне скомканную сводку от Associated Press: «Этим утром капитан Рем и его соратники были арестованы Адольфом Гитлером. Они были переправлены из Висзее в Штадельхайм, где капитан Рем, обвиненный вместе со своими последователями в заговоре против режима, был расстрелян…» Далее следовал длинный список имен людей, которых я знал, включая графа Хеллдорфа, берлинского шефа полиции, что доказывало, что это ошибка. «Не здесь, позже, снаружи», – пробормотал я и почти почувствовал, как подкашиваются мои колени. Перед глазами проплыли орхидеи, рододендроны и розы. Я смутно слышал слова священника: «Согласен ли ты, Джон Джейкоб Астор… Согласна ли ты, Элен Так Френч…» и глухой звук органа.

В моем мозгу было пусто. Годами наши контакты с Ремом были минимальными и чисто формальными, хотя он всегда был вежлив, даже дружелюбен, и, по-видимому, рассматривал меня как возможный канал в рейхсканцелярию. Он даже пытался убедить меня, что обвинения в его гомосексуальности были придуманы врагами, однако ему не слишком удалось обмануть меня. Я ощущал нарастающее напряжение в партии, знал об отвращении Райхенау и армии к СА и что Рем с его «коричневыми рубашками» полагали, что их лишают их честной доли трофеев после прихода к власти. На партийном съезде в Нюрнберге осенью 1933 года случился жуткий скандал между Штрайхером и Ремом, когда последний отказался выполнять поручения Штрайхера на церемонии.

«Никто не может приказывать СА», – кричал Рем и составил свой собственный план марша.

Вечером накануне своего отъезда в Штаты я получил приглашение на светский раут и представление кабаре в штаб-квартире СА на Штандартенштрассе в Берлине. Я решил, что просто заскочу на пару минут, и прибыл в фойе очень поздно, обнаружив праздник в самом разгаре. Я собирался извиниться и исчезнуть, поэтому отправил позвать Рема и стал ждать. Я стоял и смотрел на роскошно обставленное помещение: гобелены, дорогие картины, восхитительные хрустальные зеркала, ковры толстого ворса и сверкающую антикварную фурнитуру. Выглядело это как публичный дом для миллионеров. Из большого зала внутри донеслись звон бокалов и гул аплодисментов и разговоров, среди которых фальцетом выбивался чей-то неприятный скрипучий голос.

Главная дверь распахнулась, и оттуда, шатаясь, появился Рем со своими сверкающими пухлыми щеками, с толстой сигарой в одной руке, он был явно пьян. Едва поприветствовав меня, он тут же разразился самой необычной речью, которую я от него когда-либо слышал, проклиная, крича и угрожая, – насколько я понял из потока слов, главным объектом его ярости был генерал Райхенау. «Скажите этому своему дружку, что он свинья, – примерно таков был тон его речи. – Гитлер на его стороне, и он не делает ничего, только угрожает мне и СА». «Возможно, он опасается эффекта такого количества демонстраций СА на международное и в особенности на французское общественное мнение», – попытался возразить я. Это привело его в ярость: «Но что это значит? Время указать французам их место», – прокричал он. Он бредил как умалишенный. «Ради Бога, Рем, следите за своими словами», – взмолился я и в конце концов смог высвободиться и уехать. Я не мог понять ничего из того, что он говорил, и гадал, какие темные игры ведутся за кулисами.