Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью

Он никогда не давал повода на себя злиться, хотя бывали эксцессы, не без этого. Но злиться на него было нельзя.

Олежек был изумительно общителен, благорасположен к людям, улыбчив. Это был человек, приемлющий все, кроме пакостей, подлостей, мерзостей и мрази. Из него это изливалось. И за это его любили. Он всегда вел себя достойно и разумно. Во всяком случае, при мне не было никаких нареканий по какому бы то ни было поводу.

В «Земле Санникова» вообще снималось много известных актеров. Влад Дворжецкий, Махмуд Эсамбаев, Георгий Вицин. Но вот с Вициным я почти не общался.

…И Олежек. Посидеть, выпить, улыбнуться, песенку спеть. А как он пел! Еще одна «находка режиссера»: очаровательное пение Даля не прозвучало в фильме.

То, что в общении с ним касалось лично меня: все было мило и очаровательно. Он ни разу меня не подвел. Вообще он относился ко мне изумительно душевно, с теплотой, с уважением.

Была у Олежека какая-то особая форма интеллигентности, но ведь он – «современниковец», а это много значит, потому что такое было и есть, если не у всех, то у многих из этого театра.

Может быть, это не вполне уместно, но вот про Олега я могу сказать: «Он к товарищу милел людскою ласкою».

Он был, что называется, свободный человек. Хотя свобода бывает разная. Есть свобода принципиальная: этого я не приемлю, и этого не будет, а если будет, то я оставляю за собой право действия. Такой у Даля не было. Есть свобода первого проявления: а пошли вы все… Есть еще свобода разгильдяйства и безответственности.

У Олега были импульсивные взрывы. В определенных ситуациях. Я даже не очень себе представляю, что в конкретной обстановке он мог бы или не мог совершить.

Он был очень эмоционален. Эмоции его заливали и захлестывали… Олег – не борец, не знаменосец. Он был жутко порядочный, слабый, эмоциональный до истеричности, ненадежный, но самоотверженный. Не щадящий себя нигде: ни ради собственного удовольствия, ни ради правды, ни ради…

Совестливый по большому счету. Я могу себе представить, что он мог ПОСЛАТЬ кого угодно и куда угодно, но чтобы переступить… Правда, и у него бывали нарушения «трудовой дисциплины». Но понять его можно в таких ситуациях. Нарушение, но… не для себя! При всем его разгильдяйстве, в нем не было ничего эгоистического.

Такой вот он был: славный, милый и слабый.

Можно ли Олега назвать Артистом Милостью Божьей? Да, наверное. Что-то там есть такое… Я не знаю, Божьей ли или так сложилось, или Судьба, или код у него генетический – кто его душу знает… Но он Артист – со всеми этими плюсами и минусами. И не известно: чего больше и для чего. Понимаете? Например, я давным-давно не верю в разговоры о том, почему Пушкина не брали в Тайное общество декабристов… Ах-ах-ах! Все понимали, что они не хотели рисковать Славой России! Потом другие рискнули и ухлопали его на дуэли. Вот. Во-первых, когда они это дело затевали, они совершенно не планировали провал 14 декабря. Они это делали не ради виселицы и Сибири, а ради других целей… Это мы знаем, что они шли на смерть, оказывается. Так что, с этой стороны, им беречь не надо было Пушкина, а с другой-то – его нельзя было брать, потому что он – «женщина», потому что у него эмоции оголенные, потому что у него не держалось, он бы все эти тайные тайности… Ну, не держалось в нем, в нем бурлило, потому что превалирование эмоционального – это женское начало. У древних греков было что-то такое, не знаю – в порядке юмора или чего… О соотношении эмоциональности в мужчине и женщине. Одна десятая – и девять десятых. Там другая раскладка, в этой притче, но не это важно. Да вообще актер – женская профессия. Не только я, многие это отмечают. Эта работа – эмоции, а где эмоции – там предел, прогорание. Понимаете, вот, наверное, и у Олега Ивановича… Принципиальным и последовательным декабристом Олег не мог быть. Он мог бы быть Пушкиным.

Что еще мне запомнилось о съемках «Земли Санникова»… Мы летали на ледник, где снимали сцену падения Крестовского в ледовую трещину, когда он срывается. Олег как-то запомнился в этой связи. Что касается трюков, то у нас в картине работали альпинисты, и все особо рискованные «номера» выполняли они. В сцене, когда Крестовский лезет с завязанными глазами на башню, по-моему, тоже был скалолаз.

В группе Олега обожали. Опять же, существует два вида обожания. Первое – душевное, искреннее, независимое. Второе – холуйское, лицемерное. И трудно сказать, чего было больше.

Мкртчяна Олег называл не Альберт, а Альбрэд. Обычно в экспедиции вся группа актеров перемещается вместе, ну, может, не всегда, но часто так бывает. А на этих съемках мы в автобусе не ездили, нас четверых все время возили на «Волге». Тоже… как-то пакостно было на душе от этого деления. Мы вот – «звезды»… И Олежек, когда садился в машину, говорил: «Ну, вот сейчас опять этот Альбрэд начнет… Сейчас начнется…» Его уже начинало трясти.