Мой друг Пеликан

— Где? Здесь?.. Нет, изнутри как будто мозги переколотились и… скулят и давят на глаза изнутри… Ох, противно — но надо опохмелиться.

— Я никогда не опохмеляюсь. Я смотреть не могу на спиртное.

— Надо, так велит бродяжий закон. О-ох, тошно мне!..

В дверь постучали:

— Можно? — Женский голос в приоткрытую дверь.

Пеликан мгновенно схватил брюки со стула и начал влезать в них:

— Еще нельзя!..

— Модест в этой комнате живет? Я к нему приехала. Меня зовут Таня. — Незнакомая девушка, симпатичная, пухленькая, с ясным, приветливым взглядом, без смущения ступила к ним и, увидев Пеликана, встала боком к нему, давая ему возможность застегнуть ширинку. — Он на работе? Вечером вернется?

— А, Таня!.. Мы про вас знаем!.. Здравствуйте, — в один голос произнесли оба.

— Цесарка, стели свою постель, быстро!.. Надо прибрать…

— Да ничего не беспокойтесь. Если позволите, я у вас уберу. Для меня пустяки. — Они только сейчас заметили, что в руках у нее чемодан и большая сумка, она поставила их у двери и, подойдя к столу, проворно принялась наводить порядок, составлять грязные тарелки и стаканы, сгребать мусор. — Тряпка найдется? А где у вас веник? — с таким выражением, словно долгое время и много раз занималась уборкой у них в комнате, привычно и обыденно.

— Вот кого он ждал!.. Вот кого он ждал все время, — прошептал Володя на ухо Пеликану, когда они выкатились за дверь, предоставив Тане хозяйничать на свободе и прихватив с собой полотенца и мыло. — Ну, молодец! Ну, я рад за него! А то знаешь, — он продолжал высказываться в умывальнике, где они оказались вдвоем, поскольку был довольно поздний час, — всегда он одинокий и грустный… Жалко его и как-то даже при нем неловко радоваться.

— Они из одного детдома. Выросли вместе, он смолоду любит ее.

— Да? Я ничего этого не знал.

— Модест: он только мне рассказал… Она вышла замуж, а сейчас развелась с мужем. — Пеликан обтерся полотенцем по пояс и полез головой в рубашку. — Цесарка, готовься! вечером опять пьянка.

— Значит, он будет на седьмом небе от счастья, — задумчиво произнес Володя.

…Лицо Модеста сияло как начищенная медная бляха. Вечером обитатели комнаты сидели за столом, ломящимся от яств: тяжелая сумка Тани целиком оказалась наполнена cъестными припасами и бутылками, и все это изобилие переместилось на стол. Присутствовал Пикапаре — Сорокин Славка, и Валя Ревенко явился на стук ножей и вилок. Пригласили Джона с его Ленкой — Пеликану потребовалось загладить некий конфуз прошедшей ночи, о котором он мог лишь смутно догадываться; Модест, разумеется, не имел ничего против, а Таня, хозяйка бала, приветливая и слегка растерянная благодаря неожиданному наплыву гостей, скромно помалкивала и сама, кажется, ощущала себя гостьей. Казалось, она была не в своей тарелке, а может быть, ей было немного обидно наблюдать, как лихо уничтожается запас продуктов, которые неизвестно какого труда ей стоило собрать: им с Модестом хватило бы этой пищи на добрую неделю, а то и полторы.

Разговор шел сумбурный и бесхребетный, как часто бывает в случайной компании, если нет никого, кто бы направлял его. Говорили об экзаменах, о Жераре Филипе, сыгравшем в двух увиденных ими фильмах — «Фанфане Тюльпане» и «Красном и черном», о механике с первого курса, прыгнувшем во всей одежде с ветки дерева в пруд за бутылку, о малых и великих народах — Володя утверждал, что так именно в эту эпоху, на каком-то отрезке времени, а потом меняется, и Пеликан поддержал его — о службе в армии, о поездке на Север.

Ленка сидела молча подле Джона и, даже когда она не поворачивала головы к нему и не смотрела на него, отчетливо проглядывало, как она нацелена только на него. Джон держался с большим достоинством, преимущественно отмалчивался.

Валя Ревенко разглагольствовал о патриотизме и долге каждого мужика отслужить в армии.

— У самого белый билет, — шепнул Славка на ухо Володе.

— Из-за чего? — спросил Володя.

— Точно не знаю, но, думаю, парашютист.

— Что это?

— Симулянт. Может быть, откупился.

Пеликан стал говорить об Александре Грине, которого впервые издали после десятилетий запрета; никто из них ранее не слышал о нем.

— А Багрицкий? А? — Пеликан обвел присутствующих, и глаза его увлажнились. ―

Поглядишь за окуляры:
Холодно и пусто…

Чертов Багрицкий!.. «В дым, в жестянку, в Бога!..» Таня, ты любишь стихи?

— Не знаю, — она неуверенно взглянула на него.

— Сейчас я тебе почитаю, — сказал Пеликан довольно твердым голосом, и полез в тумбочку за своей тетрадью.

Володя дернул его за рукав:

— Пелик… Пелик, позовем Александру? Я могу сбегать.

— Знаю, Цесарка, ты в силах сбегать. Спрыгать. Слетать… — Он замолк и больше ничего не добавил. Лоб его нахмурился. В глазах проступило жесткое выражение.

— Неизвестно еще, согласится ли она, — буркнул Володя, в сердцах отворачиваясь от него. Он положил себе на тарелку колбасы и кислой капусты и опрокинул в себя полстакана водки. — Дурак рыжий…

Пеликан пересел к Тане и ничего не расслышал.

Модест подливал Джону и остальным, не забывая о себе.