Мой друг по несчастью

– Это как же можно не помнить, как оказался в трущобах? – спросил вдруг он и посмотрел на меня то ли с удивлением, то ли с подозрением.

– Я ведь недавно в Лоранне, и плохо ее знаю. Вышел прогуляться и осмотреть окраину города, ну и скрасил свою прогулку бутылочкой хорошего виски. Я и понятия не имел, что забреду в такие дебри, а тут еще и телефон разрядился, и дождь начался, и ноги уже плохо слушались. Так что, укрывшись тут на ночлег, я думаю, поступил даже мудрее, чем если бы и дальше бродил окрестностями.

– Тут ты прав. Удивляюсь, как это тебя еще не избили и не ограбили. Наверное, подумали, что ты из полиции и что-то вынюхиваешь. Полицейских здесь не любят, но и связываться стараются как можно реже.

– А ты-то что здесь делаешь?

– Я все деньги пропил, – ответил он и рассмеялся, причем не с грустью или отчаянием, как принято смеяться в таких случаях, а с самой натуральной веселостью. – Пока деньги были, так за мной целая толпа ходила, клялись в вечной дружбе. А я только смеялся, и сам ждал, когда же деньги кончатся, когда же останусь я один. Тут все просто: хочешь быть любимым – изволь наливать, а коль налить нечего, так люби себя сам. А я может и хотел бы быть любимым, да только выпрашивать любовь у меня уже сил нет. И как вижу, что если не выпрашивать, то и не будет никакой любви, так от отчаяния и легче становится. Бывало тебе когда-нибудь легче от отчаяния? Сам бы не поверил, что может такое случится. А самого себя любить – нервы нужны железные или полное отсутствие мысли в голове. – Он помолчал и добавил: – Жена вот все любила меня, пока я просил, а не просил бы, так и не любила бы.

– Мне показалось, что ты жесток к своей жене, – заметил я.

– С чего ты взял? – с недоумением спросил он.

– Мне кажется, что посадить жену в тюрьму за то, что она имеет привычку рыться в твоих вещах – слишком суровое наказание.

– Она сама сгубила свою душу. Да и, все равно, никакого толку от нее было.

– Говоришь ведь, что любила.

– Говорю ведь, что выпрашивал любовь. И ради чего? К чему это в итоге привело, чем обернулось? Сижу здесь без копейки денег и уже сутки голодный. Еще позавчера пришел сюда, к одному цыгану-ростовщику, продал ему за бесценок золотые часы – ее подарок, кстати. Деньги-то пропил сразу почти, и вот уже две ночи здесь обитаю, и ничего. Все лучше, чем дома.

– Это почему же, лучше? – спросил я, чувствуя, как пиво заново туманит голову.

Он посмотрел на меня долгим скорбным взглядом, и глаза его заблестели.

– А не могу там без нее, – сказал он, и отвернулся, чтобы я не видел его глаза, ставшие влажными. – Часы даже ее продал, потому что смотрел на них и видел ее. И слышал ее в тиканье секундной стрелки. А теперь что? Как мне теперь без нее жить? Знаю, что остановиться нужно, что работу найти нужно, что дождаться ее нужно, сколько бы она не сидела. Знаю, что сейчас за двоих жить нужно, а как это сделать, не понимаю. Я любовь выпрашивал! – воскликнул он и коротко посмотрел на меня. – Что лучше? Выпрашивать любовь или голодным бродягой жить? Думаешь, второе? Гордое одиночество? Нет! Совсем без любви жить – это невозможно! А у кого мне теперь ее выпрашивать? Кому я, кроме нее, нужен? Да и сил нет больше выпрашивать.

– Так вытащи ее из тюрьмы, – недоуменно сказал я. – Ты же единственный потерпевший. Скажи, что не имеешь претензий, и дело с концом. И дальше выпрашивай свою любовь.

– Ты думаешь, что все так просто? Думаешь, что она жертва? Это я! Я – жертва! Она намеренно подводила к этому, она намеренно пошла в тюрьму, чтобы оставить меня одного, чтобы оставить без любви, чтобы показать мне то, что я и сам всегда знал. Что не у кого мне больше просить, кроме как у нее. И просто уйти она тоже не могла, нет! Ей нужно было сделать так, чтобы я изнывал от боли, чтобы думал день и ночь как она там, как справляется со своей участью и справляется ли? Чтобы вину чувствовал. Понимаешь?

Он замолчал, а я не знал, что сказать на эти излияния. В принципе, женская любовь к глупым жертвам не вызывала у меня удивления; в большей степени меня удивило то, что жена Бешеного все еще старалась ему что-то доказать, за годы жизни так и не поняв, что он по уши влюблен в себя, а ее использует только как инструмент для удовлетворения своей потребности в любви. Ну, и поделом ей.

– Я бы поел, – сказал я спустя минуту обоюдного молчания.

– А деньги есть?

Дело к этому и шло, и я уже успел догадаться, что беспокойство Бешеного было связано не только с его горькой участью, но и с тем, чтобы раскрутить меня на еду и выпивку. Меня это даже обрадовало, ведь изначально я подозревал, что он знает обо мне что-то, чего я сам еще не знаю, и потому все косится своим бегающим взглядом.

– А где ты собираешься купить выпить и поесть? – спросил я, на ощупь извлекая из бокового кармана одну из многих стофранковых купюр. – Еще слишком рано.

– Только не здесь, поверь, – он сразу повеселел. – Принесу все, что скажешь, даже не сомневайся.

– Сам придумай, – я протянул ему деньги.

– Сотня! – воскликнул он. – Да тут пир можно устроить!