Читаем Мои друзья и горы. полностью

Я вырезал в полдневный час сонет

Лишь для того, кто на вершине.

Второе стихотворение было написано несколько позднее Сашей Черным, и оно прозвучало как приземленный комментарий к пафосной декларации И. Бунина:

Жить на вершине голой,

Писать простые сонеты

И брать у людей из дола

Хлеб, вино и котлеты.

Утонченность и изящество формы «Сонета» И. Бунина не могут не восхищать, но должен признать, что если говорить о голой сути того, чем мы занимались в горах, то, пожалуй, ее лучше передают саркастические строки Саши Черного.

Однако наше идиллическое времяпрепровождение продолжалось недолго. Как только солнце скрылось за вершинами, резко похолодало, и пришлось прозаично утепляться и забираться в палатки с тем, чтобы с утра покинуть эту «возвышенную обитель духа» и спускаться в долинную жизнь, к «хлебу, вину и котлетам».

Утро заключительного дня траверса. Валя Цетлин в последний раз проверяет закрепление веревки, просматривает свой «слесарный набор» — крючья, молоток, берет несколько петель репшнура для самостраховки, поворачивается лицом к склону, пропускает веревку между ног, затем вокруг бедра и через грудь на плечо («садится на дюльфер»), откидывается назад и, упираясь ногами, уходит вниз, сразу исчезая за перегибом. Его главная задача — спуститься по веревке как можно ниже, но при этом не проскочить мимо полочки, на которой можно принять следующего. Где-то через полчаса слышим: «Все в порядке. Я на полке. Сейчас забью крючья для страховки и можно идти».

Первый «дюльфер» проходит по отвесной скале, но всюду на скалы можно опереться ногами и ощущения от спуска такие же, как на учебных занятиях. Самая ответственная задача на этом спуске, как и на последующих, — у того, кто идет последним. Он должен следить за тем, чтобы веревка легла правильно, не застряла бы в каких-то расщелинах, и, самое главное, четко обозначить, за какой конец ее потом вытаскивать. Никто не мог справиться с этой задачей лучше Левы Калачова. Ему ни о чем не надо было напоминать, а его неторопливость и основательность во всем служили лучшей гарантией того, что осечек не будет.

   Обычно при таких спусках стараются выходить на какую-то промежуточную площадку, где все могут собраться. На стене Ушбы таких площадок нет, и максимум, на что можно было рассчитывать, — это узенькие полочки шириной в одну ступню. На такой полочке можно было разместиться не более чем троим, каждый на своей самостраховке, и поэтому надо было сразу начинать следующий спуск с пересадкой на стене, чтобы «не задерживать движения».

   Второй «дюльфер» был особенно примечателен — на этом участке скалы шли с «поднутрением» и спускаться пришлось по свободно висевшей веревке, без какой-либо опоры под ногами. Здесь Цетлину, шедшему первым, пришлось особенно потрудиться, уходя маятниковыми движениями направо и налево, чтобы проложить путь спуска так, чтобы можно было хоть как-то закрепиться на скалах. Однако погода была отличная, времени было с запасом, и вся «дюльферная эквилибристика» проделывалась без особого напряжения и даже с удовольствием от четкой и слаженной работы.

   После спуска со стены нам оставалось только пересечь «галстук» — довольно широкий и крутой фирновый склон, образующий внутреннюю поверхность огромной воронки, сужающейся книзу до узкого горла. Особых технических сложностей здесь не было, если не считать необходимости передвигаться по одному, поскольку этот склон постоянно «обстреливался» камнями, летевшими с верхних отвесных скал. Здесь первым шел Олег Брагин, время от времени забивая крючья, чтобы наладить перила для всех. Хуже всего было мне, так как я шел последним и должен был выбивать крючья, балансируя на маленьких ступеньках и постоянно следя за летящими сверху камнями. При этом один раз меня чуть не сдернул Лева Калачов, слишком резко выбиравший мою веревку, и восстановить равновесие я смог, только от души обматерив моего друга. Левка сам никогда не матерился и только скорбно покачал головой, услышав мою тираду.

Но вот и этот участок позади, и мы вышли на «Мазерскую зазубрину», невысокий скальный гребень, откуда просматривался весь дальнейший спуск в долину по несложным скалам и осыпям. Здесь и было решено заночевать. Настроение у нас было самое радужное — сложный траверс практически завершен, все прошло наилучшим образом, и мы, конечно, молодцы.

   Но не успели мы сбросить рюкзаки, как вдруг из-за скал появились хорошо знакомые нам ребята со сбора МВТУ, которых мы видели в Баксане перед самым выходом на Ушбу. В ответ на наши вопросы «Что стряслось?», «Как вы здесь оказались?» мы услышали, что буквально через сутки после нашего выхода их подняли среди ночи сообщением о несчастье, случившемся в группе МВТУ под руководством Богомолова, которая вышла на траверс Ушбы на пару дней раньше нас. Спасатели меньше, чем за сутки, пробежали весь путь от Адыл-су через перевал Бечо до «Мазерской зазубрины» и уже вторые сутки занимаются транспортировкой тела погибшего Славы Цепелева.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
100 Великих Феноменов
100 Великих Феноменов

На свете есть немало людей, сильно отличающихся от нас. Чаще всего они обладают даром целительства, реже — предвидения, иногда — теми способностями, объяснить которые наука пока не может, хотя и не отказывается от их изучения. Особая категория людей-феноменов демонстрирует свои сверхъестественные дарования на эстрадных подмостках, цирковых аренах, а теперь и в телемостах, вызывая у публики восторг, восхищение и удивление. Рядовые зрители готовы объявить увиденное волшебством. Отзывы учёных более чем сдержанны — им всё нужно проверить в своих лабораториях.Эта книга повествует о наиболее значительных людях-феноменах, оставивших заметный след в истории сверхъестественного. Тайны их уникальных способностей и возможностей не раскрыты и по сей день.

Николай Николаевич Непомнящий

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное