учитель истории в девятом и десятом классах. А самое большое дело, которое он для меня сделал - отговорил от профессии историка.
Я учился у него два года - девятый и десятый классы. Я и перешел в эту
школу потому, что она была одной из трех в большом городе, сохранивших десятилетний срок среди сплошных одиннадцатилеток.
Была тогда очередная рацуха Никиты Сергеевича. Память у меня об этом
времени осталась самая нежная, и о девочках наших и мальчиках, и о
маленькой двухэтажной школе с большим плодовым садом, и даже об
учителях. Я, знаете, тоже был не подарок. Одно, что драки после уроков
чуть не каждый день, другое, что избалован пацан своими мелкими
достижениями на матолимпиадах, активизмом в городском клубе
"Физики и Лирики" да публикацией детских стишков в местной
комсомольской газете. В итоге позволял себе на уроках алгебры сочинять
комедию из пиратской жизни, а для равновесия на литературе решал под
партой математические головоломки из ягломовского задачника. Я бы
такого ученичка, наверное, просто убил бы. А они терпели почти без
репрессий.
Но все это так, развлекушки. Все-таки, жизненный путь мой вчерне уже
определен. Я буду историком. Книги по истории, да не лишь бы так, а
вузовские курсы, я начал читать лет с десяти и к шестнадцати прочитал
не меньше центнера. Конечно, это были не совсем Моммзен или
Ключевский, но, большей частью, вполне приличные тогдашние
учебники по Древнему Риму, Средним Векам или Истории СССР. При
моей ломовой памяти я, знамо дело, многое запоминал, не понимая, но
ведь, чтобы понять хоть что-то в истории, надо вообще пожить маленько
на божьем свете. А с банком данных, как теперь говорят, дело обстояло
не так плохо. Да, видно, что на самом деле мне этот предмет был по
душе. Во всяком случае, после восьмого класса я с некоторыми
препонами пролез в археологическую партию рабочим на пару недель, а
7
в девятом и десятом сочинил исторический кружок и почти регулярно
проводил в нем занятия для младшеклассников. Как раз было
стопятидесятилетие первой Отечественной войны и "Гусарская баллада"
несколько оживила в публике, и даже в моих малышах, сознание, что
русская история начинается не с 1917-го.
Так что, конечно, обязательная школьная программа по истории для меня
особого-то интереса не представляла. Моя учительница в предыдущей
школе это твердо понимала и старалась без особой надобности клапан не
открывать, чтобы не утопить свой урок в моих совершенно ненужных
для выполнения учебного плана рассуждениях о зверствах Ивана
Грозного и бессмысленности Ливонской войны. В новой школе
преподаватель этого предмета отличался довольно заметно. Я его, вообще-то, чуть-чуть знал и раньше, как отца моей прежней
одноклассницы Нины, уже тогда достойно представлявшей тип
вальяжной славянской красы. Но тогда как-то не врезалось.
А тут, на уроках, Василий Алексеевич, по школьной кличке Вась-Вась, блистал, как никто другой из педагогов. Я, пожалуй, для начала
предоставлю слово Диме Мирошнику. Когда я признался ему, что очень
хочу, но никак не решаюсь написать о нашем общем учителе, то он
прислал мне вот что:
8