Мои друзья и знакомые

Дима, как и я, увлекся на склоне лет сочинительством. Мне его тексты нравятся. Найти их можно у Максима Мошкова[1], но до отдельного бумажного издания дело не дошло. Мы с ним впервые обменялись мэйлами за четыре месяца до его смерти, познакомил нас общий сетевой знакомый, русский музыкант из Нью Йорка Саша, тоже из тех людей, про которых все ясно, что хорошие парни, а встретиться в офф-лайне пока что за делами никак не получается. Вот на втором письме открылось, что женат Дмитрий на девочке из нашего двора, потом про его бывшее родство с Милочкой, которая нынче служит завкафедрой иностранной литературы в одном из местных уфимских университетов и у которой я как раз впервые побывал в гостях год назад, в свой последний приезд на Родину. Поспорили маленько по малозначительному литературному поводу, еще поперебирали общих знакомых, учителей — школу мы с ним тоже окончили одну и ту же. И тут после малоинтересных для нас обоих имен директрисы и преподавателей различных наук всплыло имя, которое, как оказалось, небезразлично и для него, а уж для меня-то…

Есть такое понятие — любимый учитель. Вячеслав Тихонов в пустом актовом зале за пианино после вдохновенного урока. Плятт в гриме Ландау и окружении верных учеников и продолжателей. Бывает такое и по жизни. Вон у нас же в городе была некогда в одной из школ Софья Захаровна, учительница литературы и предмет поклонения всех старшеклассников, а все старшеклассницы, как одна, с сигаретой в зубах и короткой стрижкой a la Marina — " под Софу". Не было у меня за жизнь любимых учителей: ни обожаемой словесницы, ни заботливого академика-наставника в ермолке и с бородкой клинышком, ни покрытого орденами и сединами ветерана боевой и политической подготовки, ни даже захудалого потомственного вальцовщика, пролетария с длинными усами, чахоточным кашлем и воспоминаниями об Юдениче и Кирове.

То есть, жизнь, конечно, учила и меня, но пользовалась совсем другими посредниками, менее киногеничными. Хитрый, умный и злопамятный "красный директор" с внешностью Серафима Огурцова вовремя сообщил мне, что: " Нам тут не нужны люди, умеющие ставить вопросы. Нам нужны люди, умеющие давать ответы". Вольнонаемный слесарюга-алкаш с издевкой попросил распетушившегося от невыполнения его приказаний лейтенантика: " Так покажи, как сделать" — и тем навеки выучил не ставить подчиненным задачу, если не представляешь детально, как ее можно выполнить. Проверяющий, старая министерская крыса из техуправления, от которого я услышал: " При решении любой задачи есть два этапа: самоутвердиться — и добиться поставленной цели. Есть смысл сразу считать, что первый этап уже выполнен, и пора переходить ко второму". Амнистированный монтажник, проводник поезда "Хабаровск-Москва", второй секретарь горкома, жуликоватый киевский профессор, бывший следователь-важняк, перешедший в бандитскую фирму зиц-президентом… Мало ли чьими устами может говорить Жизнь? Дело за тобой, умей слушать ее уроки и правильно их понимать. Но, если говорить о любимом учителе, то, может быть, ближе всего к этому понятию — вот как раз Василий Алексеевич Якимов. Мой учитель истории в девятом и десятом классах. А самое большое дело, которое он для меня сделал — отговорил от профессии историка.

Я учился у него два года — девятый и десятый классы. Я и перешел в эту школу потому, что она была одной из трех в большом городе, сохранивших десятилетний срок среди сплошных одиннадцатилеток.

Была тогда очередная рацуха Никиты Сергеевича. Память у меня об этом времени осталась самая нежная, и о девочках наших и мальчиках, и о маленькой двухэтажной школе с большим плодовым садом, и даже об учителях. Я, знаете, тоже был не подарок. Одно, что драки после уроков чуть не каждый день, другое, что избалован пацан своими мелкими достижениями на матолимпиадах, активизмом в городском клубе "Физики и Лирики" да публикацией детских стишков в местной комсомольской газете. В итоге позволял себе на уроках алгебры сочинять комедию из пиратской жизни, а для равновесия на литературе решал под партой математические головоломки из ягломовского задачника. Я бы такого ученичка, наверное, просто убил бы. А они терпели почти без репрессий.