Мой гарем

— Нет, я так: странно немного показалось, как все у вас скоро делается, — в прошлом году вы по церквам бегали, с монахами знакомились, потом всю зиму плясали, а тут вдруг и политическая экономия на сцене. Не понимаю я вас и не могу понять... Вы как-то мечетесь. Чем вы в конце концов займетесь?

— Выйду замуж, займусь хозяйством, буду кисель варить и чулки штопать.

Барсов засмеялся и сказал:

— Нет, кроме шуток, Ксения Михайловна.

— Не знаю, Владимир Иванович, пока я думаю только учиться, а там цель явится сама собой. Вот вы мне лучше расскажите, что вы думаете делать? До вас теперь рукой не достанешь, вы — кандидат прав, — протянула она.

Барсов, как пришел, сидел спокойно, опираясь обеими руками и подбородком о свою тростниковую палку. При последних словах он встрепенулся, выпрямился, и мысли его забегали. «Ну, вот... началось... так я и думал. Всю дорогу мучился с этим вопросом, и тут тоже». — «Да почем я знаю?» — хотелось крикнуть ему. Он молчал. Девушка пристально смотрела на него. «Ну, вот что я ей скажу — черта лысого... и дернуло меня явиться!» Он сухо и криво усмехнулся. Он почувствовал, что вот до сих пор было хорошо и просто, а с этим вопросом все перевернулось. И не избежать ему ответа. И придется ему путаться, фальшивить, рисоваться.

— Что же вы молчите?

Он нервно засуетился на месте и сказал:

— Да, Ксения Михайловна, — кандидат прав, и приехал сюда «решить и вязать», людей судить, виноватыми делать...

Он осекся, а она спросила:

— Зачем же только виноватыми?

— Ну, не все ли равно? Одних правыми, а других виноватыми, расчет один — кто-нибудь останется виноватым!.. — раздраженно сказал он. — Эх, Ксения Михайловна, — немного помолчав, прибавил он, — вам, наверное, покажется смешно, а я скажу вам, что это чертовски трудная задача, даже больше — почти неразрешимая... Я в ужас прихожу, когда подумаю, какими полномочиями пользуемся мы — юристы... Боже, да что такое я? Разве не самый обыкновенный человек — с ошибками, страстями, колебаниями, может быть, еще с преступными задатками?.. Почем я знаю. Говорят, мой прадед был развратником, а дед умер от пьянства. И вы подумайте, я послан судить других. Да ведь если хотите, я сам, быть может, в силу простого недоразумения не сижу в тюрьме. Вы слышали мнение, что если бы мы захотели заглянуть поглубже в душу друг другу, то мир оказался бы наполненным подлецами и мерзавцами. Я вполне разделяю его. Я не могу и не уполномочен знать, кто прав и кто виноват. И никто этого не знает. И браться за разрешение этого вопроса — подлость!

Он говорил, все больше и больше раздражаясь, и думал: «Ах, какие вещи я ей говорю! Ну что она не попросит меня замолчать?.. Нет, теперь уж меня не удержишь — теперь пошел, пошел... Ах, как это глупо, как глупо!»

— Да, — твердил он, — браться за это — подлость, подлость! Вы понимаете?

— Не совсем, Владимир Иванович, а законы?

— Ну, вот... великолепно! Так и знал! Да что вы меня пугаете законами? И у диких есть законы, только в иной форме — не изданы на бумаге. У муравьев и моллюсков есть законы...

Черт знает! Ужасно!.. Если хотите, я вам такие законы назову, что вы не поверите. Да знаете ли вы, что были времена, когда из-за того, что один богат, а другой беден, человека на тысячу кусков рассекали.

Он принудил себя улыбнуться и продолжал:

— Это, конечно, старый юридический анекдот... и вы о нем слышали, но не в этом дело. Вы знаете, я переварить не могу одного слова — закон. Оно мне кажется нелепым, отвратительным. Называют законом какие-то бабьи выдумки! Нет, вы изобретите что-нибудь вроде всемирного тяготения или сохранения вещества, тогда я вам спасибо скажу.

— К сожалению, не могу, Владимир Иванович.

Она улыбалась, глядя на его возбужденное лицо. Барсов нервно выгибал трость и смотрел в землю.

А кругом было прохладно и спокойно. В просветах между стволами деревьев виднелась ярко-зеленая трава, канавки, песок с резкими тенями, часть галереи.

Барсову надоело говорить о том, что он тысячу раз передумал, и он махнул рукой.

— Бросим это, Ксения Михайловна, у вас тут слишком хорошо, чтобы возмущаться и переливать из пустого в порожнее.

— Нет, почему же, это очень интересно, продолжайте. Раньше вы ничего подобного не говорили. Вы что-то мрачны стали, — прибавила она особенным тоном.

Он взглянул ей в глаза. В них отражалась скрытая мысль. «На что она намекает?» — пронеслось у него в голове.

— Вы, кажется, по-прежнему иронизируете, Ксения Михайловна? — сказал он.

Она по привычке пожала плечами и сделала спокойное лицо. Барсов увидел, что скрытая мысль в ее глазах погасла, как будто ее и не было.