Мой гарем

— Да, да, — заговорил он, — серьезно, совершенно серьезно... Вот чего я еще не могу понять, как это можно во что-нибудь верить, чего-нибудь добиваться? Во имя чего?.. Ведь ничего нет? Мы неподвижны и живем только представлениями. Ведь это же обидно, бессмысленно. И еще бессмысленнее воображать себя не одинокими, искать сочувствия в людях, в природе... Ждать ответа в каком-нибудь шелесте трав или стрекотанье кузнечиков? Самих себя обманывать и тешить! А сколько смятенных душ, одурманенных печалью, рвется к этому наглому, бездушному небу, ищет в нем правды! Ах, как это ничтожно, мелко! И как этого до сих пор не понять, что природа холодна, бесконечно холодна и к нашим радостям, и к страданиям. И нам не раскрыть ее тайны. А между тем вся разгадка в том, чтобы слиться с этим воздухом, с этим светом, с волнами морей! И я не знаю, если и там ничего не будет, значит, ничего и не нужно, и вся правда в забвении. Слышите, Шурочка...

Нечаев пытался шутить. Он видел, что Шурочке не понять его, что она, потупив голову, идет рядом и тоже взволнована, хочет что-то сказать и не может. В конце аллеи луна осветила ее лицо, и Нечаев заметил, что оно потемнело и что на нем выступила краска. И он почувствовал, что у нее есть что-то свое, совсем другое, что ее томит какое-то желание. Он уже был близок к догадке.

— Вадим Петрович! — томно сказала она и протянула к нему руки. — Вадим, я не могу этого слушать. Вы заблуждаетесь. Ну, я не знаю, что это? Эгоизм, болезнь, усталость? Вадим Петрович! Вернитесь к жизни — она зовет вас... Вадим!

Ее глаза молили.

— Господи!.. Ему все равно.

Она закрыла лицо руками и быстро пошла из аллеи в степь. Нечаев как бы спохватился, догнал ее, дружески обнял за плечи, заглянул в лицо...

— Шурочка! — нежно и спокойно заговорил Нечаев. — Будем откровенны, будем откровенны... Вы меня любите. Посмотрите мне в глаза, не стыдитесь — меня нельзя стыдиться, я не судья вам: я — не живой человек... Но, Шурочка, вы не должны меня любить, я не способен оценить вашего чувства...

— Что же мне делать? — прошептала она, не поднимая головы.

— Забудьте меня, думайте, что я умер.

— Я не могу забыть! Не говорите, не говорите... У меня столько воспоминаний. Вы наполняли мою жизнь с тех пор, как я себя помню. Конечно, я люблю вас...

Она выпрямилась и вдруг обвила его шею. Она лежала у него на груди, рыдала и смеялась как безумная, блистала глазами... Пуховый платок скатился с ее плеч на землю. Нечаев высвободился из ее рук, чтобы поднять его.

— Шурочка, — взволнованно и быстро заговорил он, — успокойтесь, успокойтесь. Вы будете счастливы не раз. Вы женщина, вы полны экстаза, чувства. Вы будете всегда в тумане. Шурочка, вы ошиблись во мне. Я жалкий, ничтожный человек. Отчего я не люблю вас? Отчего я не могу любить? О, как я вам завидую, как я вам завидую, как я страдаю! Я больше вас страдаю. Ваша душа полна надежд и требований, а я... ничего не чувствую, ничего! У меня нет желаний, нет привязанностей...

Нечаев медленно, как бы бессознательно осмотрелся кругом.

— Вот я вижу свет... луна... Ваш сад... Вы, Шурочка, смотрите на меня с ужасом. Не бойтесь, я не страшен!.. И я понимаю! — почти крикнул он. — Да, да! Воздух томен, полон неги и страсти! И вы хотите любви, поцелуев, объятий, клятв!. Ну, вот я. Нате, берите меня, любите, целуйте!..

Он бросился к ней и остановился.

— Шурочка, — пробормотал он, — нет, не то...

В его голосе жалобной нотой зазвучали слезы, но он видимо сдержал себя, провел рукою по волосам и сказал тихим, упавшим голосом:

— Простите!

Они стояли рядом, безмолвные, мертвенно-бледные, залитые волшебным светом. Серебристые эфирные, голубые и желтоватые полосы, смутные и прозрачные туманы хороводами кружились вдали, у горизонта. Полынь, обрызганная росою, сверкала острым блеском, издавала горький и свежий запах. Крутом что-то неслышно притаилось, что-то манило и звало... Цепи волшебные, не тяжелые, сковали степь. Она не спала, она выжидала чего-то, как будто тихонько смеялась, смеялась над ним, над Нечаевым. И он на мгновение испугался, ему почудилось, что он умирает, и ему стало жалко жизни. А Шурочка смотрела вдаль, и ей слышались в неуловимых звуках чьи-то слезы, чья-то тяжкая жалоба, тоска любви. О, как ей хотелось жить, насладиться ответной страстью, умереть от восторга!

КОРОЛЕВА

Мещански покойной любовью

Мы можем друг друга пленять,

Но нам никогда не понять

Любви, истекающей кровью.

Д. Минаев

11 марта

Вчерашний вечер я, по обыкновению, провел у Логиновых. Сидели за чайным столом. Все были в сборе, — недоставало одного Лепорского. Когда раздался звонок и все обратили взоры к передней, Клавдия, сидевшая рядом со мной, быстро шепнула мне на ухо:

— Идите и дожидайтесь меня в будуаре.

Я совсем не нарочно поперхнулся чаем, закашлялся и вышел из-за стола. Потом я слышал его твердые шаги, звучный, оживленный голос, слышал, как все задвигали стульями, радуясь его приходу.