Мой гарем

Она уже была далеко от меня, манила меня за собою зонтиком. Я почти побежал за нею. Мы долго ходили по набережной. Уже давно спустился вечер, зажглись бесчисленные огни на рейде. Была та странная тишина, в которой чувствуются немые призывы и знойное дыхание уснувшего и утомленного любовью дня. Мы ходили долго-долго. Я без конца целовал ее руки — это мне разрешалось, — а Ванда без конца повторяла:

— Рыцарь белых цветов! Рыцарь белых цветов...

Мы ходили до поздней ночи, и потом, прощаясь со мной у калитки своего дома, Ванда говорила мне уже другим, спокойным и совершенно серьезным голосом:

— Помни, этот вечер решил мою судьбу. Это моя лебединая песня. С завтрашнего дня я буду такой, как все. Но...

Она остановилась. Она смотрела на меня бездонными глазами, которые казались неестественно большими в темноте. И взгляд этих прекрасных глаз был бесконечно холоден. Потом она продолжала тише, каким-то пророческим шепотом:

— Мы расстанемся чужими. Я не говорю: мы не должны встречаться — у нас еще есть неделька, другая... Завтра я тебе скажу, на что я решилась. О, не делай испуганного лица — ничего страшного! Напротив, все это обыкновенно, слишком обыкновенно. Прощай, мой чужой, мой далекий!..

Мы простились, и я, конечно, не спал всю ночь. На другой день мы встретились в том же саду и в то же время. Она увидала меня издали и ускорила шаги. Ее глаза были ясны и спокойны.

— Здравствуйте, Андрей Игнатьевич, — медленно проговорила она и вдруг отступила назад. — Что с вами? — удивленно продолжала Ванда. — Покажитесь, покажитесь!.. Лицо измято, черные круги... Боже мой, даже галстук набоку... Милостивый государь! Хорошо ли вы спали эту ночь?

— Ванда! — почти со злобой вскрикнул я. — Не шутите этим!

Вот тут-то и началась комедия. Она притворялась удивленной, ничего не понимающей, посылала меня к доктору, советовала скорее вернуться домой и принять кали-бромати и т. д. Мы ходили по крайней аллее. Сад постепенно наполнялся публикой. И вот, в пылу своих жалоб, в ответ на страстные и отчаянные просьбы я услышал тоненький, насмешливо-спокойный голос Ванды:

— Андрей Игнатьевич! Становится темно, не пройти ли нам к фонтану?..

И мы прошли к фонтану, где вскоре были окружены целой толпой знакомых — моих сослуживцев и ее поклонников. Да и ты был тут, дружище, — помнишь, еще спрашивал меня о здоровье и я ответил тебе какой-то дерзостью?

Мне все-таки удалось проводить ее до дому, чуть не силой отнять ее у этого несноснейшего из идиотов Антошкина.

— Вы меня проводите, и мы сейчас же простимся, — сказала Ванда, — вы сегодня нездоровы, и вам нужно спать. Мне тоже необходимо быть дома.

— Хорошо.

И я с грустью махнул рукой.

— Андрей Игнатьевич! Послушайте мое решение, о котором я вам говорила вчера. — Она остановилась на минуту и пристально смотрела на меня. — Я выхожу замуж, — медленно, ударяя на каждом слоге, докончила Ванда.

Я не верил своим ушам. Я не мог говорить, у меня даже вопрос не вырвался.

— Я выхожу замуж за Антошкина, — между тем продолжала Ванда, — и выхожу за него потому, что это ординарнейший, обыкновеннейший из смертных. Не перебивайте, не перебивайте, я все объясню вам. Я решила посвятить всю свою жизнь, всю жизнь, — подчеркнула она, — ему и не отдать ни одного мгновения тебе. Я люблю тебя, люблю, — горячо повторила она, — и выхожу за Антошкина. Правда, похоже на абракадабру? — быстро спросила она. — Абракадабра, — задумчиво повторила Ванда, — хорошее словечко! Пожалуй, это лучшее определение моего будущего. Итак, я буду мадам Антошкиной. Что может быть смешнее этого, не правда ли? Молчи, молчи! — как-то стремительно закричала она, увидав, что я хочу возразить. — Да, да, — продолжала она быстро, монотонно, каким-то стеклянным голосом, — я не люблю никого, кроме тебя, и буду принадлежать другому, худшему из других. Я чувствую, что так нужно. Я не хочу с тобою вместе, шаг за шагом, идти проторенной дорогой к разрушению, к небытию. Я не хочу видеть твоего увядания, этого безобразного перехода в блаженное младенчество, я не хочу стариться в твоих глазах сама. Я не допускаю этой пары, пары беззубых и дряхлых, стоящих рука об руку на краю могилы и бессильных вернуть прошедшее. О, это самое страшное! Каждый миг ближе, ближе к могиле. Да, это не ново, это банально, тысячу раз до меня повторено, но почему все примирились с этим? Я не хочу мириться! — крикнула она, блистая глазами. — И за это я умру не с тобой, а с Антошкиным, с моим мужем! Я не буду твоею, потому что это нас обоих приблизит к земле, к разрушению. Я хочу любви бессмертной, я хочу вечной страсти.