Мой гарем

И тут снова, как и по дороге в гостиницу, он поймал себя на мысли, что пришел сюда не из-за именин Бабичева, не ради встречи с приятелями, а с единственною целью напиться пошлейшим образом и что-то заглушить в себе. Он даже хорошенько не знал, что именно, но ему было ясно, что какая-то струна порвалась в нем, и, кроме беспричинной скуки, отвращения к избитым формам жизни, в его мозгу воцарился какой-то новый, надоедливый и упрямый враг. Этот враг держал в тисках его голову и точно снял с его глаз мутную пелену, заменив ее увеличительным стеклом. И та жизнь, с которой раньше мирился Одинцов, находя в ней какую-то гармонию и верность пропорций, вдруг со всех сторон полезла ему в глаза с рельефными до боли, кричащими деталями уродства, подчеркнутой лжи и вопиющего неравенства сил и положений.

Все это вспомнилось ему лишь на минуту. Рябая татарская рожа, похожая на комическую маску, улыбалась на фоне уличной тишины и зноя и точно заявляла о том, что все обстоит благополучно. И Одинцов, как бы успокоенный, отошел от окна.

Инженер Жуков стоял на столе между бокалами и старался изобразить «танец среди мечей».

— Браво, капитан, — сказал Одинцов, подходя к столу. — Но тем не менее слезайте, и будем пьянствовать.

И, соединившись тесной группой, именинник и гости заговорили гулкими, свободными голосами людей, которым некого стесняться.

— К черту философию! — продолжая начатый спор, кричал моряк в лицо студенту. — Поживи с мое, тогда узнаешь, что жизнь человеческая на каждом шагу зависит от глупого случая. А стало быть, нечего манерничать и рассуждать: то хорошо, а это нехорошо. Все хорошо, что не мешает жить. Шевели ногами!

— Совершенно верно, — сказал Бабичев, — эх ты, миляга Гросс, молода — в Саксонии не была.

— Ну, и к лешему, не желаю спорить, — сказал студент, — я пришел сюда не узоры разводить, а пить водку.

— А сам споришь! — намеренно «тыкая» студента, сказал моряк.

— Да в чем дело, господа? — поинтересовался Одинцов.

— А вот в чем, — сказал Жуков. — Я фокусы показываю, а наш милый Гросс изобретает тосты, да какие! «За идею», например.

— Верно, за ид-дею! — повторил студент слегка заплетающимся языком.

— Этого мало — он еще лучше придумал: «за посрамление интеллигенции», говорит.

— И это верно: за посрамление и позор... урра! — закричал Гросс.

— Ну вот видишь, — притворно сердясь, сказал моряк, — да ты сам-то кто — интеллигент, барин?

— Не надуешь, стара песня, — уже спокойно говорил студент, — знаем мы, где раки зимуют.

— Послушайте, вы, дьяволы! — сказал Бабичев. — Так-то вы меня чествуете, опять антимонию завели...

— Виноват, простите, — театрально улыбаясь и поднимая бокал, сказал Гросс. — За здоровье господина земского начальника, народного радетеля, числящегося по болезни в отпуску, пьющего херес со льдом и лед с хересом, бренчащего на клавикордах и сияющего упитанными мордасами... Ура!

— Мерзавец! — шаржирующим, опереточным тоном воскликнул Бабичев. — Он мне нравится!

III

От громкого смеха, табачного дыма и выпитого вина Одинцов слегка оторопел, но опьянение, которого он ждал, как назло, не появлялось. И все время у него было какое-то странное чувство утроенного внимания, почти прозорливости, способной подмечать мельчайшие штрихи и детали. Начиная с людей, трактирной обстановки и кончая узором обоев, все вырисовывалось перед его глазами отчетливо и резко, а слова, интонации отчеканивались и звенели в ушах. И он смотрел на всех расширенным, глубоким взором.

— Брось наблюдать, неужели не надоело? — поймал его Бабичев. — Черт вас знает, господа, точно сговорились. Один лезет с идеями разными, другой с фотографическим аппаратом... Ну, что объектив навел? — снова обратился он к Одинцову. — Уж лучше прямо вынь записную книжку, да потом где-нибудь тисни: вот на что, мол, уходят лучшие силы и прочее. Нет, государи мои, кто сидит со мной, тот должен спрятать в карман всякие «позоры интеллигенции» и фотографические аппараты. А то и в самом деле придется позвать Карапета.

— Пирикрасная мысиль, — с восточным акцентом, оттопырив губы, произнес инженер. — Карапэт, дюша мой, хароши чилавэк...

И когда через минуту явился хозяин гостиницы, армянин с юмористически-хитрым, но симпатичным лицом, Бабичев отвел его в сторону и с таинственным видом начал шептать что-то на ухо. Карапет исчез, а Бабичев вернулся к столу и сказал:

— Противоядие найдено.

— Шевели ногами, — сказал моряк. — Держу пари, что женщины.

— Всего одна, но зато, кажется, общая знакомая — Джульетта... Ну, да вы знаете, как ее, Наташка или Манька? Только за нею нужно еще послать в «Аркадию», а пока...