Мой гарем

— А вы убеждены, княжна, — вдруг спросил корнет Глыбович, — что все мы вполне искренни с вами?

— Убеждена. Почему вы задали этот вопрос?

— Потому что сам я не верю не только в нашу так называемую искренность, но даже в возможность ее. И это легко было бы доказать, проделав хотя бы десятую долю ритуала, так заманчиво описанного нашим многоуважаемым беллетристом.

— Я согласна, — оживленно подхватила княжна, —вы подали прекрасную мысль.

— А я не согласен, — заявил маленький Юрди, — я очень дорожу нашей общей дружбой, а такие опыты могут только разъединить нас.

— Ничего подобного, — воскликнула княжна, — как вы думаете, Крюковский?

— Вы будете очень удивлены моим ответом, — сказал беллетрист. — Я тоже против всяких опытов.

— Почему?

— Потому что многое намеренно скрываемое и подавляемое в себе каждым из нас может сделаться явным...

— И великолепно, и пусть сделается явным, — торопилась княжна, — разве это может испортить наши хорошие отношения?

— Почем знать, — многозначительно и кратко произнес корнет Глыбович.

— Да почему же? — настаивала княжна.

— Да потому, — неожиданно жестко и даже злобно отчеканил корнет, — что мы все влюблены в вас.

Княжна вздрогнула, медленно приблизилась к корнету, наклонилась к самому его лицу, как бы желая проверить по его глазам, не шутит ли он, и опять села на скамейку между ним и беллетристом. Наступило странное, почти холодное молчание.

— Вот и конец тайне, — с грустью сказал Крюковский, — ну что, вы лучше себя стали чувствовать, княжна?

Она заговорила медленно, не глядя ни на кого, точно прислушиваясь к своему голосу. И голос ее зазвучал нежной, сдержанной лаской.

— Лучше, лучше, в тысячу раз лучше. Спасибо милому корнету за то, что он вдруг рассердился и сказал. Во-первых, это и не было тайной. Я это все время чувствовала. Во-вторых, это дает и мне право говорить. И нам всем будет приятно, легко и весело, как во сне. Я верю в волшебную, сладкую, сказочную ласку слов. Верю, верю и с радостью, без смущения говорю вам, что и вы мне нравитесь все понемногу, а может быть, и помногу... Я не хочу, чтобы признание корнета разъединило нас. Говорите, говорите мне о вашей любви. Обо всем, что беспокоит вас, что вам кажется странным... Я вам всем и на все отвечу... Да говорите же!

— Это опять какая-то лунная экзальтация, — сказал беллетрист. — Но я первый поднимаю перчатку и говорю вам пока что за себя. Дайте мне вашу руку. Вот при двух посторонних людях, хотя бы и хороших и тоже влюбленных в вас моих друзьях, я объявляю вам, что я люблю вас и хочу вашей любви, хочу большого, долгого союза с вами. Мне страшно нравится ваша простота, ваша наивная смелость. И если бы многое не мешало мне, я торжественно, не задумываясь просил бы вас стать моей женой.

— Что же мешает вам? — с тревогой спросила княжна и повернулась к нему всем телом.

— Первое то, что вы — светлейшая княжна и вас не отдадут за меня. Второе, что я сам могу не решиться войти в вашу слишком чуждую для меня среду. Видите, как спокойно и как искренне, с вашей легкой руки, я говорю эти волнующие меня вещи. Ну, довольно, теперь очередь за другими, — с настоящим волнением оборвал беллетрист.

— Княжна! — без малейшей паузы тотчас же за Крюковским сказал Юрди. — Я совершенно не согласен с вашими идеями, но я безумно люблю вас. Я не задумываясь соединил бы свою жизнь с вашей. Я не испугался бы даже вашей, тоже для меня довольно чуждой среды, но... Конечно, вас не отдадут за меня. Я кончил.

— Боже мой, — нервно засмеялась княжна, — да я по-настоящему возмущена обоими вами. Ни разу за все время не вспомнить о том, что я светлейшая княжна, все время верить искренности моих взглядов, моему презрению к условностям и теперь в такую чудесную минуту говорить только о разнице наших внешних положений! Да ведь это настоящая бессмыслица. Корнет, милый корнет, да отзовитесь же! Скажите им, что вы не боитесь ничего этого.

— Я должен быть последовательным, княжна! — по-прежнему жестко сказал корнет Глыбович. — Я не хотел никаких откровенных разговоров. Эта забава не в моем духе, но раз дошло до того — извольте, я люблю вас, но руки вашей не осмеливаюсь просить, так как хорошо знаю, что мне не получить ее.

— Вздор! — крикнула княжна уже в каком-то лихорадочном замешательстве, и вдруг, вскочив с места, стала теребить за руки и корнета, и беллетриста, и для чего-то поднимать с земли маленького Юрди. — Вы слышите, я ваша, я равная вам всем Дуду, и вы мне нравитесь каждый... Ах, я не знаю, что я говорю. Если вы любите меня и просите моей руки, то я отвечу каждому из вас от чистого сердца, и не по каким-либо иным соображениям... Мне надоело, что я светлейшая княжна. Я не хочу быть светлейшей княжной!.. Что это? У меня кружится голова? Где мой велосипед? Вот он... И я скажу вам сейчас нечто оглушительное... Нет, не скажу до завтра... Я напишу вам общее письмо и пришлю с нашим дворецким ровно в полдень на морскую площадку. А ночью мы встретимся, быть может... Ну вот, Крюковский, вы, кажется, правы: вот и конец тайне.

VI