Мой гарем

— Браво, браво, браво! — раздались над Плещинским оглушительные голоса. — Великолепно, нечего сказать!.. Хорош, черт побери, гость! Вот и доверь ему свою квартиру.

Плещинский, переконфуженный, обалделый, готовый провалиться сквозь землю, а потом совсем обезумевший от детски-счастливого смеха, согласился на все. Согласился не только на мену, но даже прибавил к вытребованной у него пианоле чистую разницу деньгами — триста рублей.

КАПКАН

— Мне остается только сдаться на ваши просьбы, mesdames! Предупреждаю еще раз, что история моей, как вы изволите выражаться, первой любви, а попросту сказать, первого случая, когда я угодил в капкан, как полоумный заяц, — эта история, mesdames, весьма несложна. В ту блаженную пору я был шестнадцатилетним гимназистом и гостил на каникулах в имении своей замужней сестры. Стоял июнь месяц. С самого приезда я влез в высокие сапоги, нахлобучил на голову огромную соломенную шляпу и был таков, поминай как звали... Целыми днями я бродил по холмам и рощам, доходя иногда до самой Волги, которая протекала верстах в двадцати, и можете себе представить, в какую-нибудь неделю огрубел и одичал, как папуас. С сестрой и ее мужем, лесничим, я почти не виделся, да и моя сестрица, по правде сказать, не особенно меня жаловала. Она была существом нежным, избалованным, капризным, питала склонность к изящным искусствам, любила разговоры о литературе и прочее. Легко представить, какое подавляющее впечатление производили на нее одни мои громоздкие сапоги, перепачканные в тине, не говоря уже об ухватках и словечках. Я старался не показываться ей на глаза, но знал, что по вечерам у нее собирается довольно шумное и разнообразное общество — целый артистический салон из ближайшего города и соседних усадеб. Я проходил мимо освещенных и раскрытых настежь окон большого барского дома в свой отдельный маленький флигелек усталый, пропитанный лесными и болотными ароматами, полный мечтаний и планов о завтрашних подвигах. Из окон неслись голоса, хохот и музыка, а я себе и в ус не дул, как говорится. Не понимал я тогда, да и теперь, признаться, не понимаю, как это можно променять свежесть вечернего воздуха, шепот листвы и прочие прелести на нескончаемую комнатную болтовню о разных там «границах» прекрасного-распрекрасного. Одним словом, mesdames, я придерживаюсь реального взгляда на жизнь, и до сих пор для меня стая диких уток, летящих через болото, выше всяких витаний и отвлеченностей. Итак, перехожу к делу. Как-то раз я принужден был просидеть несколько дней дома. Попортилось мое ружьецо, отвез я его в город — и дорого мне обошлась его починка. Внимание, mesdames, и терпение! Сижу я у себя в комнате рано утром у окошка и от нечего делать поправляю свою сумку для дичи. Смотрю, с террасы спускаются во двор, вернее, в сад моя сестрица с какой-то дамой. Спускаются и обе хохочут, извините, как сумасшедшие; обе — в светлых и воздушных утренних туалетах и красивых шляпках. Ну, думаю, и слава Богу: идут куда-нибудь на прогулку. Не тут-то было. Вообразите, направляются ко мне. Сестра кричит мне издали:

— Ага, Вольдемар, попался, мы на тебя облавой.

— Да, да, — отозвалась незнакомая дама, — все пути к бегству отрезаны, молодой человек, и вы от меня не спасетесь.

Предоставляю вам, милостивые государыни, судить о моей досаде, когда среди кучи всякого драгоценного мусора, наполнявшего мою комнату, среди разных палок, камней и сеток, появилась красивая, молодая, но совершенно неизвестная мне особа, с вызывающей улыбкой на устах, с живыми черными глазами, и так далее, и прочее. Я счел это за нападение, за посягательство на жизнь и свободу. Я медленно и неохотно приподнялся и, прямо смотря ей в лицо, сказал:

— Напрасный труд, сударыня, ваше любопытство сильно охладится, когда вы увидите, с кем имеете дело.

— Ха-ха-ха! — весело рассмеялась она. — Варенька! Ваш брат — одна прелесть! Сударыня! — повторила она. — С кем имеете дело!.. Это мне нравится, ха-ха-ха!

Я молча отвернулся. Теперь я, может быть, этого и не сделал бы, mesdames, но тогда, извините, я готов был послать ее к лешему.

— Вольдемар! — строго сказала сестра. — Ты в самом деле невозможен... Однако тебя не на шутку испортил пансион, да еще эти блуждания по болотам в мужицких сапожищах. Pauline[36] делает тебе честь своим вниманием. Pauline! Я вас предупреждала, уйдемте!

— Сестра была права, — угрюмо выговорил я, — ваше внимание — слишком большая для меня честь.

— Послушайте, — заговорила Pauline, подходя ко мне и — о, ужас! — беря меня за подбородок, — послушайте, дикий вы мужчина! Какой же вы чудак! За что вы сразу на меня рассердились и отчего бы мне с вами не познакомиться? Вы не думайте, я очень люблю сердитых мальчиков в высоких сапогах и широкополых шляпах. С ними так весело беседовать об охоте! Взгляните на меня, разве я такая страшная?