Мой Кир Булычёв, мой Рэй Брэдбери и другие мои писатели…

Нельзя не признать, что роман «Улитка на склоне» – идеален для «опыта академического исследования». Он и в творчестве братьев Стругацких занимает особое место. Спору нет, у них есть и более энергичные, и увлекательные произведения, и более серьёзные, и мастеровитые. Есть гораздо более популярные романы и повести. В книге приведены результаты опроса: всего 5 % из шестисот опрошенных назвали «Улитку…» «наиболее сильным произведением Стругацких»; её обошли «Град обречённый» (16 %), «Пикник на обочине» (13 %), «Трудно быть богом» (13 %), «Понедельник начинается в субботу» (9 %) и «Жук в муравейнике» (7 %)… Однако у Стругацких нет более загадочного, более странного произведения. Дело даже не в том, что авторы в довольно небольшом романе сказали очень многое и о человеке, и об обществе, и о настоящем, и о будущем, – а в том, что они непостижимым образом сумели сказать в нём больше, чем собирались. И вот теперь само время снимает с него слой за слоем и обнажает всё новые и новые смыслы, о которых, возможно, не думали авторы в момент работы над текстом. Так, например, после того как канул в Лету социалистический строй, стало понятно, что сюжетная линия «Управления» – это сатира на бюрократическую систему вообще, без привязки к конкретной социальной формации…

«Улитка на склоне» – это кризисная вещь. Об этом говорит сам Борис Натанович Стругацкий. Она писалась трудно и получилась совсем не такой, какой задумывалась. Кажется, текст сам вёл писателей – рос, словно живое существо.

В романе две сюжетные линии: «Лес» и «Управление». Первая имела две принципиально разные редакции, вторая – три. В книге приведены самый первый вариант полного текста – повесть «Беспокойство» – и самый последний, вошедший во все известные издания. Промежуточный вариант линии «Управление» не приводится, но о нём подробно рассказывает в статье «История “Улитки”» Светлана Бондаренко, хорошо знакомая со всем архивом братьев Стругацких.

В первой своей редакции произведение повествовало об абстрактном страхе за человечество, бездумно и безудержно рвущееся вперёд по пути открытий и опрометчиво подходящее ко всему в мире со своей собственной меркой. При этом все события повести имели рациональное научно-фантастическое объяснение. В произведении действовали персонажи, известные по ранним книгам Стругацких, а события происходили на также упоминавшейся ранее планете Пандора: Атос-Сидоров, потерпевший аварию, пытается выбраться из густого Леса на Базу, а Леонид Андреевич Горбовский сидит на Базе и пытается постичь сущность этого Леса – негуманоидного разума, принципиально чуждого человеческому… Текст был неплох, однако не удовлетворил писателей – именно такой вот самокритичности, примером которой служит история создания «Улитки на склоне», Борис Натанович потом учил писателей нового поколения. И вот тогда начала выкристаллизовываться та история, которая известна всем как окончательный вариант. Появились новые, «несерийные» персонажи с говорящими именами Кандид и Перец. Лес превратился в абстрактный символ глубоко чуждого и враждебного будущего, на которое натыкается привычное для нас настоящее и не желает признавать его прав, – они сталкиваются, возникает непреодолимый конфликт. Вместо Базы появляется Управление – глубоко «совковое», погрязшее в бюрократии учреждение, вроде бы исследующее Лес, а на деле абсолютно не понимающее его. Время и место почти полностью размылись. Реалии Управления до боли узнаваемы – значит, это Земля. Из одного разговора становится ясно, что Перец родился в 1930 году, ему лет 30–35 – значит, те самые 60-е годы, когда писалось произведение. Но тогда откуда взялся Лес?.. Текст начал терять признаки научно-фантастического произведения и приобретать черты широкой художественной аллегории.

Однако и этот вариант не стал окончательным. То ли у авторов сработал «внутренний цензор» и они поняли, что столь откровенная сатира на советское учреждение не пройдёт редакторских сит, то ли они решили, что столь адресное пародирование и не нужно вовсе, оно даже обедняет произведение. И вот тогда работники Учреждения начали менять имена – с узнаваемо российских на абстрактные, поликультурные. Ким Гостомыслов (мыслящий ГОСТами!) потерял фамилию. Валерий Африканович Домарощенных стал Клавдием-Октавианом Домарощинером. Коля превратился в Тузика – не то имя, не то прозвище! Вместо водки появился виски, вместо чёрного хлеба – штрудель. Главы «Управления» из злободневной сатиры превратились в терпкую кафкианскую фантасмагорию, не имеющую национальных и временны́х признаков аллегории косной бюрократической системы. Непроявленный и вялотекущий конфликт Управления и Леса стал глубокой аллегорией незаметного изнутри, но непримиримого конфликта между настоящим и будущим. Роман всколыхнул глубокие философские пласты.