Мои литературные святцы

…Однажды в издательстве дали Крестинскому на рецензию рукопись книги молодого, никому не известного автора Олега Григорьева. Саша сразу почувствовал, что перед ним стихи поэта редкого дарования. Он рукопись пересоставил и собственноручно перепечатал. Разумеется, рекомендовал её к опубликованию.

Григорьев оказался не только превосходным поэтом, но и одарённым художником. По мировоззрению и стилистике примыкал к группе «Митьки». За пьяную потасовку с милиционером Олега посадили. Александр Крестинский стал его общественным защитником. После одного судебного заседания уговорил судью и присяжных уделить ему 10 минут, в течение которых просто почитал им стихи Олега.

Голодная тюремная диета, которую испытал на себе Григорьев, связалась в воображении Крестинского с блокадным голодом. Он написал тогда стихотворение, посвящённое Олегу, и передал его в камеру. Вот оно (в сокращении):

ОДА РАЗДАТОЧНОМУ ОКОШКУ

Окошечко кухни блокадной,

Где пара летающих рук

Швыряет ораве всеядной

Железный тарелочный стук.

Обрывочный сон мой склерозный

Причудлив, подробен, сердит.

Там повар, усатый и грозный,

За выдачей порций следит.

И в царстве кухонного духа

Душа, неопрятно нища,

Летает, как пьяная муха,

Над вспученной магмой борща.

Да будет земля тебе пухом,

Мне пайкою выданный век,

Нарпита пропитанный духом,

Отведавший атомный крэк…

К клеёнке прилипшая крошка,

Царапина детской вины,

И мятая скользкая ложка,

Что я оботру о штаны

На заключительное судебное заседание журналистов не пускали, но ребята из «Пятого колеса» всё-таки прорвались. Выступление Крестинского попало в телерепортаж. Потом ему звонила Белла Ахмадулина, спрашивала, чем может помочь Олегу. В судьбе Григорьева пытался принять участие и Эдуард Успенский.

Олега освободили прямо в зале суда. Саша хотел его обнять, но тот отстранился: «У меня вши»…

А ещё Крестинский помогал престарелому писателю Пантелееву, автору знаменитой «Республики „Шкид“», прояснял обстоятельства эвакуации на Кавказ школьников во время войны. А ещё… Да мало ли чего ещё!

В давнем стихотворении «Опыт биографии рода», посвящённом бывшей узнице Вильнюсского гетто Марии Рольникайте, он написал:

Говорю твёрдо:

Да, я жидовская морда.

По приезде в Израиль заявил: «Эту землю, как судьбу, приемлю». На вопрос «Как дела?» ответил: «Поят, кормят, работаю – чего же ещё!» Определил раз и навсегда: «Господь привёл меня сюда не гостить, а жить» Жаль только, что прожить здесь ему довелось прискорбно мало – всего пять лет».

28 октября

Николай Анциферов был весьма популярным поэтом моей юности.