С семи до десяти лет я жила на вилле с большим парком, где было много пространства для игр, пряток, беготни и самых разнообразных занятий. Потрясающе, скажете вы… Конечно, все так! Но… У меня было два брата, и другие ребята, которые приходили к нам играть, тоже были мальчиками. Поэтому фразы, с которыми они обращались ко мне, часто начинались со слов «тебе нельзя»: «тебе нельзя играть в футбол», «тебе нельзя играть в пиратов», «тебе нельзя делать лук и стрелы перочинным ножом» и еще бесконечный список запретов в том же духе. Суть их заключалась в следующем: «тебе нельзя, потому что ты девчонка», своего рода биологический диктат, из-за которого мне нельзя проводить с ними время. Я была вынуждена находиться в одном игровом пространстве с группой мальчишек, потому что мне также было «нельзя приглашать своих подружек»: мама не могла уследить за всеми.
У меня сохранилась очень четкая картинка из тех времен: я сижу на ступеньке и смотрю, как братья играют со своими друзьями. Это был мой наблюдательный пост.
Иногда, когда мне вконец это надоедало, раздраженная и негодующая, я шла к маме и просила ее заставить их принять меня в игру, что сопровождалось бурей недовольства и протестов с их стороны. Для братьев и их друзей приглашать меня было принуждением, которое им приходилось терпеть, и они из-за этого на меня злились. Я была лишней.
Описывая эту ситуацию, охватывающую весьма длительный отрезок времени, Вероника рассказывает о довольно распространенной несправедливости, когда девочки исключаются из игр мальчиков (или наоборот). Такие ситуации встречаются по сей день: мальчики играют с мальчиками, а девочки – с девочками; такое поведение особенно характерно для так называемой латентной стадии, в продолжение которой закрепляются компоненты сексуальной идентичности.
Однако важно не столько воспоминание, сколько то, как его переживает Вероника. Поэтому, переходя к следующему этапу анализа, я спросил, какие эмоции она испытывала тогда, именно в те самые моменты.
В ответ Вероника очень быстро перечисляет: отчуждение, брошенность, одиночество.
Не услышав ничего неожиданного, я позволил себе обратить ее внимание на то, что это лишь общие слова, и спросил, может ли она выявить в них какую-то болевую точку.
Она отвечает моментально: «Я помеха».
Тогда я поинтересовался, может ли она назвать фразу (я называю это «краткой фразой»), которая ее задевает, рефрен, который резонирует с болевой точкой, активируя ее. И снова ответ не заставляет себя долго ждать: «Тебе нельзя играть с нами».
После маминого вмешательства у меня возникало чувство вины потому, что я была лишней, помехой, и принуждение принять меня в игру заставляло меня это почувствовать.
Вот это да! Возможно, это то, что нужно, у нас есть первая версия. Хочу обратить ваше внимание:
при определении болевой точки не существует правильного ответа.
Наши эмоции, все то, что мы чувствуем при работе с воспоминаниями, приводит к некоему осознанию, пусть даже гипотетическому, что очень важно и помогает избавиться от замешательства и растерянности.