Мой любимый компас (СИ)

Яська улыбается и обнимает меня за шею. Но потом, видимо, что-то там придумав в своей светлой голове, решает обломать мне все веселье.

— Я не могу жить у тебя.

— Почему?

— Это неправильно.

— Почему? — нет, я правда не понимаю, что в этом неправильного.

— Потому что у меня нет денег, и я не смогу за себя платить.

Замираю, впадая в ступор, и даже руки чуть разжимаю. Смотрю на нее, как на второе пришествие и сразу не нахожусь, что сказать. А Яся, видимо, по-своему растолковав мое замешательство, продолжает:

— Ты сам студент и сидишь на шее родителей. А тут еще я со своими пробл…

— Так, стоп! Остановись, — наконец, прихожу в себя и пресекаю ее рассуждения. — Во-первых, ни на чьей шее я не сижу уже как с восемнадцати лет. Это моя квартира. Я купил ее на свои заработанные деньги и содержу себя сам. И тебя я буду содержать сам! Это ясно?!

Она смотрит на меня во все глаза и тихонько кивает головой, только в ее взгляде столько вопросов, что решаю сам ответить на несколько.

— Ничем противозаконным я не занимаюсь, если ты об этом подумала. На восемнадцать лет отец Кира уговорил наших родителей подарить нам помещение под клуб. Он предложил его пока поддерживать своими силами, а потом, когда мы будем готовы им управлять, передать в постоянное пользование. Только я предложил другой вариант. Мы продали это помещение и вложили в акции одной маленькой, но хорошо развивающейся компании. Через год мы отбили деньги и вложили в другие проекты. К четвертому курсу каждый из нас имеет то, чем всегда хотел заниматься. У Царева сеть салонов красоты. Левин занимается тачками. Водянов вложил в клубный бизнес отца и получает с него дивиденды.

— А ты? — пораженно шепчет Яся.

— А я продолжаю зарабатывать тем, что вкладываю в предприятия. Покупаю их и перепродаю с большей прибыльностью.

— Так вот откуда ты так хорошо знаешь экономику?

Покорно киваю головой, наконец признаваясь в том, что скрывал от нее столько времени. Тупым я никогда не был. Математику и все точные науки схватываю на лету. А гуманитарные изучаю для души и общего развития. Просто я никогда это не афиширую, прикрываясь личиной эдакого спортсмена с мышцами и минимум интеллекта. Бессовестно пользуюсь этим преимуществом, когда заключаю разного рода сделки. Нельзя недооценивать противника! Но Ясе я врать не хочу, поэтому честно говорю:

— Ну, я, в принципе, и IT-программирование знаю неплохо, да и в философии шарю.

— Так зачем же тогда тебе я?

Хороший вопрос! Смотрю в ее доверчиво распахнутые, но недоуменные глаза, а у самого сердце на полных оборотах махает, пытаясь проломит грудину. Никогда такого никому не говорил, да в принципе, и не собирался, но тут… Тут понимаю, что если не скажу ей правду, себя уважать перестану. За трусость в первую очередь и за слабость — во вторую. Поэтому, как на соревнованиях, абстрагируюсь от всех посторонних звуков. Сосредотачиваюсь только на ней. В голове идет отчет и… сирена!

— Затем, что я люблю тебя!

Глава 26

Моей бы маме да такого зятя.

«Затем, что я люблю тебя». Гоняю это признание в голове на повторе бесчисленное количество раз. Глеб Юсупов признался мне в любви. Офигеть!

Правда ответить взаимностью я не успела. После этого признания мы так долго целовались, что губы онемели. Если бы не звонок от мамы, прервавший это безумие, я бы, наверное, сама Глеба изнасиловала. В голове такой шум стоял, что с трудом сообразила, как на телефон ответить:

— Мама?

— Яся, Боже мой, где ты? — плачет в трубку мама и у меня сжимается сердце.

— Я у Глеба, мам, — честно ей отвечаю, потому что врать, как и ругаться, так и не научилась.

— У какого еще Глеба? Яся! Скажи, куда мне приехать, и я заберу тебя! — кричит в трубку родительница.

— Я не поеду домой, мам.

— Почему? — она так удивлена, что даже плакать перестает. — Это из-за Бруно? Он что-то сказал тебе?

Ее голос срывается, и в нем тут же появляются стальные нотки. Мама родила меня, когда ей только исполнилось семнадцать лет. Отец, сын эмигрантов, доучивался на последнем курсе университете и, встретив ее, влюбился. В Дрезден он привез ее уже беременной мной. Его родители не очень были рады такой партии для сына. Еще бы. Мама — сирота, выросшая в детском доме. Еще зеленая совсем, а уже на сносях. Но папа Альберт Крикет, а по-русски Сверчков, был непреклонен. И его родители вроде даже смирились. Поселили молодых в маленькую квартирку и помогали, пока те не встали на ноги.

Папа погиб, когда мне было пять лет. Не помню, что случилось, да и мама не любит об этом рассказывать. Только его не стало. Так же, как и его родителей. Мама в двадцать два осталась с маленьким больным ребенком на руках без средств к существованию. Работала ночами посудомойкой. Мыла полы и делала любую работу, за которую платили хоть какие-то деньги.