Мой лучший друг товарищ Сталин

Я впервые увидел их всех вместе: Берия, блестя лысиной и старомодным пенсне, стоял напротив Кобы. Рядом с ним — новый главный идеолог Жданов, маленький полный человек с отечным лицом и мешками под глазами (дурное сердце и дурной сон — все это «на лице налицо», как любил говорить Коба). Про Жданова ходили слухи, будто он могущественный, всесильный любимец. Но могу вас уверить, этот Всесильный на самом деле был жалким сердечником, горьким пьяницей, пытавшимся водкой залить постоянный, панический страх перед Кобой. На этом несчастном холуе Коба постоянно вымещал свое дурное настроение.

Рядом со Ждановым — Маленков, еще один новый фаворит, этакая огромная жирная жаба, умелый аппаратчик, новый «каменный зад», которым Хозяин потом заменит старый — Молотова. От постоянного сидения в кабинете — бледное, тусклое мучнистое лицо. Оба новых холуя должны были демонстрировать ненависть друг к другу. Они знали: это вызывает благоволение Кобы и успокаивает его подозрительность.

Поодаль стояли двое «молодых наследников», как их называли тогда в партии, — заместитель главы правительства Вознесенский с умным, приятным лицом (наследник в правительстве), и Кузнецов, вчерашний вождь Ленинграда, внешне напоминавший убиенного Кирова, ныне секретарь ЦК (наследник в партии). Эти «глупцы-молокососы», как окрестил их Коба, постоянно демонстрировали союз, сплоченность и преданную дружбу. Не понимая, что это смертельно опасно.

И сейчас они, над чем-то смеясь, переговаривались друг с другом. Если бы они видели, как смотрел на них Коба! Не замечали они и насмешливый взгляд Берии, хорошо изучившего Кобу. Сбоку от группы топтался главный шут — простодушный весельчак Хрущев с детским наивным лицом. Эта личина веселого Ивана-дурака была, на мой взгляд, самой умной маской.

Всех их объединял безграничный, завораживающий страх перед моим великим другом.

Начал Коба.

— Рассаживайтесь товарищи… — И мне: — Очень кратко записывай содержание выступлений.

Но выступлений не было. Говорил он один.

— Вчера в Америке товарищ Черчилль выступил с провокационной речью. Вы о ней подробней прочтете в завтрашней «Правде». Сей господин призывает братьев-империалистов не церемониться с нами. Товарища Черчилля раздражает победа коммунистической идеологии в странах Восточной Европы. Он хотел бы вернуть предвоенный мир. Поблагодарим товарища Черчилля, давнего поджигателя войны…

Помню, я вздрогнул. «Поджигающие войну» — именно так называл Черчилля и западных демократов… Гитлер!

В это время принесли очередную телефонограмму.

Коба прочел.

— Сообщают, что руководители США и Англии, Трумэн и Эттли, открестились от призывов Черчилля. — Голос Кобы стал металлическим. — Поздно, господа. Мы тоже могли бы сделать вид, будто ничего не случилось, но это не в наших интересах. Мы будем трактовать речь товарища Черчилля как прямой призыв к войне с СССР и лагерем социализма. Сегодня товарищ Сталин даст соответствующее интервью «Правде» и постарается сказать об этом прямо нашему народу и мировой общественности. Повторюсь, очень хорошая и своевременная для нас речь… Мижду нами говоря, после войны у нас в обществе появились неверные настроения. Некоторые представители интеллигенции позволяют себе открыто восхищаться западным образом жизни, преступно забывая, что в мире идет борьба классов. Спасибо тебе, товарищ Черчилль, что ты вернул нас к действительности. И напомнил о нашей главной задаче…

Здесь он остановился и о главной задаче тогда ничего не сказал.

И я, и ареопаг — мы пропустили эту фразу. Мы по-прежнему не понимали, что за главная задача имелась в виду!

Коба продолжал:

— Теперь насчет нашего отставания, о котором упомянул этот мерзавец… Это не так, и это… так! Все мы помним, как Черчилль и империалисты долго не открывали второй фронт, желая как можно больше обескровить нас. Но произошло обратное. Истекая кровью, теряя сотни тысяч в сражениях, мы создали самую сильную армию в мире… У господ империалистов сейчас осталось единственное преимущество — атомная бомба. Это очень серьезное преимущество. Наша задача — в кратчайший срок ликвидировать его. Это раз. И два: с сегодняшнего дня мы возобновляем нашу борьбу. Мы должны пресечь настроения благодушия и идеологической слабости… Я недавно прочел, как один из наших военачальников написал: «Война закончилась, и можно наконец пожить спокойно»! Как бы не так! Если мы заживем спокойно, мы больше не большевики. Мы, большевики, живем для трудностей — вот зачем мы пришли в мир. Мы пришли переделать этот мир. Кто хочет покоя — наш злейший враг. Зарубите себе это на носу. Мы прифронтовое государство — главная крепость социалистического лагеря, окруженная — кем? Врагами!

Берия захлопал. За ним — все присутствующие и я, конечно. Но Коба жестом остановил овацию и продолжил:

— А что мы имеем? Лаврентий докладывает: оказывается, в столице недавно раздавались такие же искренние, жаркие овации! Я говорю о вечере поэтессы Анны Ахматовой. Спрашивается — почему ее так приветствовали? Я к тебе обращаюсь, Андрей.