Мой мальчик

Что-то в ее словах было не так, но что – вот вопрос. Он точно знал, что так поступают не все. Когда они в классе обсуждали такие вещи, как курение, все соглашались, что это плохо, но тем не менее многие ребята курили; когда они говорили про фильмы, где много насилия, то все их осуждали, но все равно смотрели. Они думали одно, а делали другое. У Маркуса дома все было не так. Они решали для себя, что плохо, и никогда к этому не притрагивались или не делали этого. Он понимал, что в какой-то мере это имеет смысл: грабить и убивать плохо, и поэтому он не грабит и не убивает. Так, значит, все настолько просто? В этом у него были сомнения.

Но из всего того, что делало его настолько отличным от других, он считал это самым главным. Вот почему он носит одежду, над которой смеются другие дети, – оттого, что у них как-то раз состоялся разговор о моде и они решили, что следовать моде – глупо. Вот почему он слушает старомодную музыку или такое, о чем никто вокруг и слыхом не слыхивал, – оттого, что, обсуждая современную поп-музыку, они решили, что для звукозаписывающих компаний это просто способ зарабатывать деньги. Вот почему ему не разрешали играть в компьютерные игры, где было насилие, или есть гамбургеры и так далее и тому подобное. И он соглашался с мамой по всем вопросам, хоть и не был с ней согласен по-настоящему – просто он ей проигрывал в спорах.

– Почему бы тебе просто не сказать мне, что я должен делать? Почему мы всегда должны все обсуждать?

– Потому что я хочу научить тебя думать собственной головой.

– Это и есть твой план?

– Какой план?

– Ну, помнишь, ты сказала недавно, что знаешь, что делаешь.

– В каком смысле?

– В смысле того, как быть мамой.

– Я так сказала?

– Ага.

– Ну да. Конечно, я хочу научить тебя думать собственной головой. Все родители этого хотят.

– Но всегда происходит одно и то же: мы спорим, я проигрываю и делаю то, что хочешь ты. Можно было бы сэкономить время. Ты могла бы просто сказать, что мне запрещается делать, и закончить на этом.

– Для чего ты завел весь этот разговор?

– Просто я пытаюсь думать собственной головой.

– Хорошо.

– Я подумал своей головой и решил, что хочу заходить к Уиллу после школы.

– Ты же уже проиграл этот спор.

– Мне нужно общаться с кем-то, кроме тебя.

– Как насчет Сьюзи?

– Она такая же, как ты. А Уилл не такой, как ты.

– Нет. Он лжец, он ничего не делает и…

– Он купил мне эти кроссовки.

– Да. Он богатенький лжец, который ничего не делает.

– Он знает все про школу и тому подобное. Он разбирается в жизни.

– Он разбирается в жизни! Да он даже не подозревает, что он родился на свет.

– Теперь ты понимаешь, о чем я? – Он был в отчаянии. – Я думаю собственной головой, а ты просто… ничего из этого не выходит. Ты выигрываешь в любом случае.

– Потому что ты не можешь аргументировать свое желание. Недостаточно заявить, что ты думаешь собственной головой. Ты еще должен доказать это.

– Как мне это доказать?

– Приведи мне вескую причину.

Он мог привести ей причину. Конечно, причина липовая, даже говорить стыдно, и он был почти уверен, что она вызовет у нее слезы. Но зато это веская причина, которая заставит ее замолчать, а если именно это и требуется, чтобы победить в споре, то он воспользуется ею.

– Мне нужен отец.Она и вправду замолчала и расплакалась. Сработало.

Глава 18

Девятнадцатое ноября. Чертово девятнадцатое ноября. Это определенно новый рекорд, мрачно заметил Уилл. В прошлом году это было чертово двадцать шестое ноября. Уже много лет он не дотягивал до декабря; он предвидел, что лет в пятьдесят-шестьдесят первое исполнение «Суперсаней Санты» он будет слышать в июле или августе. В этом году первой стала уличная музыкантша у подножия эскалатора на «Эйнджел стэйшн», веселая и симпатичная молодая девушка со скрипкой, которая явно пыталась подзаработать в дополнение к своей консерваторской стипендии. Уилл бросил на нее такой злобный взгляд, на какой только был способен; взгляд, в котором читалось, что он не только не собирается давать ей деньги, но и с удовольствием расколотил бы ее скрипку да и ее собственную голову о ступени эскалатора.