Мой мальчик

Маркус знал, что она так скажет, и решил не придавать этому значения, но все равно начал спорить:

– Почему?

– Если ты хочешь что-то рассказать, расскажи это мне; если тебе нужна новая одежда, я куплю ее тебе.

– Но ты не знаешь, что мне нужно.

– Так скажи мне.

– Я сам не знаю, что мне нужно. Только Уилл знает, что мне нужно.

– Не смеши меня.

– Так и есть. Он знает, что сейчас носят дети.

– Дети носят то, что надевают по утрам.

– Ну ты же знаешь, что я имею в виду.

– Ты имеешь в виду, что он возомнил себя эдаким модником и, хоть ему и бог знает сколько лет, он в курсе, какие нынче носят кроссовки, хоть и не имея при том никакого представления обо всем остальном на свете.

Именно это он и имел в виду. Уилл разбирался в этих вопросах, и Маркус считал, что ему очень повезло его встретить.

– Нам такой человек не нужен. Мы и сами прекрасно справляемся.

Маркус посмотрел в окно автобуса и задумался, так ли это на самом деле, и решил, что вовсе нет, потому что сами они ни с чем прекрасно не справляются, с какой стороны ни посмотри.

– Если у тебя и есть проблемы, то с твоими туфлями они точно не связаны, это я тебе могу сказать наверняка.

– Да, я понимаю, но…

– Маркус, поверь мне, ладно? Я уже двенадцать лет, как твоя мама. И я с этим неплохо справлялась. Я отдаю себе отчет и знаю, что делаю.

Маркус никогда бы не подумал, что его мама знает, что делает. С другой стороны, он также не считал, что она вообще не отдает себе отчета в том, что делает; просто все то, что она делала с ним (для него? ему?), не выглядело как целенаправленные действия. Он всегда думал, что быть мамой – это просто, как, например, водить машину: большинство людей с этим справляются, а испортить все можно, только если сделать что-то действительно глупое, к примеру, въехать на машине в автобус или не научить своего ребенка говорить «спасибо», «пожалуйста» и «извините». (Маркус думал, что в школе полно детей, которые воруют, слишком много ругаются или задирают других, и их родителям есть за что ответить.) Если так на это смотреть, то здесь вроде и думать особо не о чем. Но, кажется, его мама считала, что за этим стоит нечто гораздо большее, и уверяла его, что действует по плану.

А если у нее есть план, то у Маркуса есть выбор. Или он должен положиться на нее, поверить ей, когда она утверждает, будто бы знает, что делает, и, следовательно, смириться с тем, что происходит в школе, так как в конце концов все уладится, ведь она знает нечто такое, что ему недоступно. Или же он может решить, что она, видимо, из тех ненормальных, которые сначала наглотаются таблеток, а потом начисто об этом забывают. Оба варианта его пугали. Он не хотел мириться со сложившейся ситуацией, но, выбрав второй вариант, ему пришлось бы стать мамой самому себе, а как можно быть самому себе мамой, если тебе всего двенадцать лет? Он мог бы научить себя говорить «извините», «спасибо» и «пожалуйста», это как раз просто, но он не представлял, как быть со всем остальным. Он даже не знал, что такое это «все остальное». До сего дня он и не догадывался, что «все остальное» существует.

Всякий раз, думая об этом, он возвращался к извечной проблеме: их было всего двое, и по меньшей мере один из них – по меньшей мере– был ненормальным.

В последующие дни он стал обращать больше внимания на то, как Фиона с ним разговаривает. Каждый раз, когда она говорила, что ему можно и нужно смотреть, слушать, читать или есть, он задавался вопросом, является ли это частью ее плана или она просто импровизирует. Ему не приходило в голову спросить ее напрямую, пока она не послала его в магазин купить яиц к ужину: он понял, что сам не ест мяса только потому, что она вегетарианка.

– Ты с самого начала решила, что я должен быть вегетарианцем?

Она засмеялась:

– Конечно. Я же не решила это с бухты-барахты, просто потому, что у нас кончились сосиски.

– А ты думаешь, это справедливо?

– В каком смысле?

– Разве мне не нужно было предоставить право выбора?

– Ты сможешь выбирать, когда повзрослеешь.

– А ты думаешь, что я еще для этого недостаточно взрослый?

– Ты же сам не готовишь! Я не хочу готовить мясо, поэтому тебе приходится есть то же, что ем я.

– Но ведь ты мне еще и не разрешаешь ходить в «Макдоналдс».

– Это что, преждевременный подростковый бунт? Я не могу запретить тебе ходить в «Макдоналдс».

– Правда?

– А как? Просто ты бы меня этим очень разочаровал.

Разочаровал. Разочарование. Вот чем она его берет. Она этим много чего добивается.

– Почему?

– Мне казалось, что ты вегетарианец, потому что ты в это веришь.

– Верю.

– Ну, значит, ты не можешь ходить в «Макдоналдс», не так ли?

Она опять его победила. Она всегда ему говорила, что он может делать все, что хочет, а потом спорила с ним до тех пор, пока он не начинал хотеть того, что было нужно ей. Это его злило.

– Так нечестно.

Она засмеялась:

– Маркус, такова жизнь. Ты должен определить для себя, во что веришь, и потом следовать этому. Это трудно, а не «нечестно». И, по крайней мере, это легко понять.