Мой мальчик

Но обстановка в доме Фионы во многих отношениях напоминала дом Фриманов: в нем царила та же атмосфера безысходности, разбитых надежд, неразберихи и просто откровенного психоза. Конечно, Уилл рос, купаясь в деньгах, а у Маркуса не было ни гроша, но, чтобы стать психом, деньги не нужны. И что с того, что Чарльз Фриман прикончил себя дорогим виски лучших сортов, а Фиона пыталась отравиться дешевыми транквилизаторами? Эти двое все равно нашли бы о чем поговорить на вечеринке.

Уиллу не очень понравилась такая параллель, потому что это означало, что, имей он хоть каплю порядочности, он должен был бы взять Маркуса под свою опеку и, используя собственный опыт жизни с ненормальным родителем, помочь мальчику обрести душевное спокойствие. А делать это ему не хотелось: требовалось слишком много усилий и контактов с людьми, которых он не понимал или которые ему не нравились; поэтому он предпочел смотреть «Обратный отсчет» в одиночку.

Но в любом случае он забыл, что не может полностью контролировать свои отношения с Маркусом и Фионой. В проклятый день двадцатого ноября, после чертова девятнадцатого ноября, когда он уже почти решил, что Маркусу придется обойтись без его помощи, Фиона позвонила ему и начала нести по телефону всякую чушь.

– Маркусу не нужен отец, а уж такой, как вы, и подавно, – сказала она.

Уилл совершенно растерялся уже в начале разговора. До этой фразы он всего-то и успел произнести хоть и немного настороженное, но все же вполне дружелюбное «Здравствуйте, как поживаете?».

– Не понял?

– Кажется, Маркус решил, что ему нужно общество взрослого мужчины. Фигура отца. И каким-то образом в этой связи всплыло ваше имя.

– Ну, Фиона, я уж точно могу уверить вас в том, что эта идея исходит не от меня. Я не нуждаюсь в обществе мальчика, и мне уж точно не нужна фигура сына. Вот и все. Надеюсь, мы достигли в этом смысле понимания.

– Так, значит, вы нестанете с ним встречаться, даже если он этого захочет?

– Почему бы ему не использовать своего отца в качестве фигуры отца? Разве это не самое простое решение, или я чего-то недопонимаю?

– Его отец живет в Кембридже.

– В том Кембридже, что в Австралии? Или в калифорнийском Кембридже? Видимо, речь уж точно не идет о Кембридже, до которого рукой подать по трассе М-одиннадцать?

– Маркус не может добраться туда по М-одиннадцать. Ему всего двенадцать лет.

– Подождите минутку. Вы позвонили, чтобы сказать мне, чтобы я держался подальше от Маркуса. Я вам ответил, что у меня нет никакого желания держаться к нему поближе. А теперь вы мне говорите… Что? Видимо, я что-то упустил.

– Вы, кажется, рады от него избавиться.

– Так, значит, вы непросите меня держаться от него подальше? Вы предлагаете мне оформить над ним опекунство?

– Вы можете вести разговор, не прибегая то и дело к сарказму?

– Просто объясните мне четко и ясно, не меняя мнение в середине фразы, чего вы от меня хотите.

Она вздохнула:

– Не все так просто, Уилл.

– Так вы звоните, чтобы сказать мне это? Видимо, я превратно истолковал тот пассаж, когда вы говорили, что для роли опекуна я самый неподходящий человек в мире.

– С вами действительно трудно иметь дело.

– Так не имейте со мной дел! – Он уже почти кричал. И был положительно зол. Они говорили меньше трех минут, а ему казалось, что этот разговор станет делом его жизни; что каждые пару часов он будет класть трубку, чтобы поесть, поспать и сходить в туалет, а все остальное время Фиона будет говорить ему одно, а потом совершенно другое, и так до бесконечности. – Просто положите трубку! Бросьте трубку! Я, честное слово, не обижусь!

– Мне кажется, нам нужно поговорить об этом нормально, верно?

– О чем? О чем нам нужно поговорить нормально?

– Обо всем этом.

– Да не о чем тут разговаривать. Совершенно не о чем.

– Вы можете встретиться со мной в баре завтра вечером? Может быть, будет лучше поговорить лицом к лицу. Так мы ни о чем не договоримся.

Спорить с ней не имело смысла. Не спорить с ней тоже было абсолютно бесполезно. Они договорились встретиться в баре, и вся растерянность и недоумение Уилла в полной мере выразились в том, что договоренность по поводу времени и места встречи он воспринял как собственную решительную победу.