Мой мальчик

– А может, все-таки есть кто-то, кого бы ты с большей охотой пригласил?

– Конечно нет. А если бы таковые и были, то их не отпустили бы к нам на рождественский обед. Они пошли бы к себе домой. Правда, идти им было бы особенно некуда, потому что они у себя дома и живут, да?

Уилла этот разговор утомил. В своей обычной хитрой и извращенной манере Маркус пытался сказать, что ему не хочется оставлять Уилла под Рождество в одиночестве.

– Я еще не знаю, какие у меня планы.

– А куда ты еще можешь пойти?

– Никуда, но…

Все прорехи в разговоре обычно заполнял Маркус. Он всегда был начеку, и любые «хм…», «а…» и «но…» рассматривал как возможность перевести разговор на абсолютно другую тему. Правда, сейчас он почему-то решил оставить свою обычную тактику и испытующе уставился на Уилла.

– Ты что смотришь? – в итоге спросил Уилл.

– Я не смотрю. Я просто жду ответа на вопрос.

– Я ответил. Я сказал «никуда».

– Ты сказал: «Никуда, но…» Я ждал продолжения.

– Да забудь. Я никуда не иду на Рождество.

– Значит, ты можешь прийти к нам.

– Да, но…

– Что «но…»?

– Прекрати все время спрашивать меня «что „но…“?»!

– Почему?

– Потому что это невежливо.

– Почему?

– Потому что… Потому что у меня есть сомнения, вот я постоянно и повторяю «но». Просто я не на сто процентов уверен, что хочу пойти к вам домой на Рождество.

– Почему?

– Ты что, издеваешься?

– Нет.

И это было правдой: Маркус никогда ни над кем намеренно не издевался. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что мальчику просто любопытно и что это любопытство ни на миг не ослабевает. Разговор тянулся так долго, что Уилл давно перестал чувствовать себя в своей тарелке и уже начал переживать, что в конце концов ему придется-таки высказать жестокую правду. А заключалась она в том, что мама Маркуса, как и он сам, ненормальная; что, даже если не принимать во внимание их невменяемость, все равно оба они – неудачники; что Уилл не может представить себе более мрачного Рождества; что он охотнее вернется к своему изначальному плану обкуриться и всю ночь смотреть телик, чем станет ломать с кем-нибудь из них на счастье куриную косточку, и что любой нормальный человек согласился бы с ним. Если парень не понимает намеков, то что ему еще остается? Разве только…

– Извини, Маркус, я был груб. Я с удовольствием отпраздную Рождество вместе с вами.

Это и был его второй вариант. Не предпочтительный, но тоже вариант.

Как оказалось, праздновать они собирались не втроем, и это несказанно облегчило участь Уилла. Он ожидал выслушать одну из полностью лишенных логики лекций Фионы, но она лишь смерила его взглядом; она явно не собиралась возобновлять военные действия в присутствии гостей. Вокруг раскладного обеденного стола теснились папа Маркуса Клайв, его девушка Линдси и ее мама – итого шесть человек. Уилл не знал, что нравы общества так сильно изменились. Будучи ребенком от второго брака, воспитанным в духе шестидесятых, он жил в заблуждении, что если семья распадается, то некоторые из ее членов неизбежно перестают друг с другом разговаривать. Но в данном случае всё, похоже, обстояло иначе: Фиона и ее бывший муж рассматривали свои отношения как нечто некогда их объединявшее, а не как абсолютно ужасный эпизод своей биографии, разведший их по разные стороны баррикад. Казалось, будто жизнь в одном доме, ночи в одной постели и наличие общего ребенка было для них не важнее недолгого соседства в гостинице или учебы в одной школе – приятное стечение обстоятельств, позволившее завязать дружбу.

Видимо, так было не у всех, решил Уилл, иначе бы «ОРДА» представляла собой общество счастливых, хоть и раздельно проживающих пар, которые охотно знакомили бы своих бывших супругов, будущих супругов и детей от одного, другого, третьего брака между собой; но все было совсем иначе: «ОРДА» была сгустком праведного гнева с большой примесью желчи. После одного вечера с «Одинокими родителями» у него сложилось впечатление, что немногие из них собираются семьями, чтобы поиграть в «Монополию» или просто, как, например, сегодня, попеть песни под елочкой.