Мой мальчик

Мама Элли была симпатичной женщиной, немного старше сорока, достаточно моложавой, чтобы нормально выглядеть в своих потрепанных светло-голубых джинсах и кожаной байкерской куртке. У нее была копна рыжих кудрей и приятные морщинки вокруг глаз и губ; складывалось впечатление, что она уже давно махнула на дочь рукой.

– Она ненормальная, – сказала Катрина, пожимая плечами, как только они сели в машину. – Не знаю, отчего и почему, но ненормальная. Не в смысле ненормальная , ну, вы понимаете. Неуправляемая. Вы не будете против, если я закурю? Я открою окно?

Она порылась в сумочке, не нашла зажигалку и в итоге забыла, что собиралась закурить.

– Смешно, но, когда Элли родилась, мне действительно хотелось, чтобы она выросла такой – вздорной и непослушной, шумной и яркой. Поэтому я и назвала ее Элеонора Тойя.

– Это что-то из классики? – спросила Фиона.

– Нет, из поп-музыки, – пояснил Уилл. Фиона засмеялась, но Уилл не понял почему. – Тойя Вилкокс [65] .

– И вот так оно и вышло, она действительно выросла вздорной, непослушной и все такое, а я бы отдала все, чтобы только она была серенькой и каждый вечер вовремя приходила домой. Она меня убивает.

Уилл содрогнулся от слов Катрины и взглянул на Фиону, но та никак не показала, что это выражение следует воспринимать буквально.

– Но теперь все, это последняя капля, – сказала Катрина.

– Ну-ну, посмотрим, – утешила Фиона.

– Ну, во всяком случае, до следующей последней капли.

Они обе рассмеялись, а Уилл подумал, что так оно и есть. Всегда будет оставаться место для еще одной последней капли. Элли убивает Катрину, Маркус убивает Фиону, и они будут продолжать убивать друг друга еще долгие годы. Эдакие киношные «Горцы». Ни жить нормально не могут, ни умереть; только и могут, что сидеть в машине с незнакомым человеком и потешаться над собой. И у таких, как Джессика, хватает смелости утверждать, что он многое упускает в жизни? Видимо, он никогда не поймет, что она хотела этим сказать.

Они остановились заправиться, купили газировки, чипсов и шоколадок, а когда вернулись в машину, атмосфера изменилась: в звуках открывающихся банок и шуршания пакетиков с чипсами родилась сплоченная троица. Они как будто забыли, куда едут; их поездка стала самоцелью. Еще по школьным автобусным экскурсиям Уилл знал, что такое происходит, стоит только выйти из автобуса и снова сесть в него, правда, он не мог с уверенностью сказать почему. Может быть, пока не выйдешь и не зайдешь снова, трудно уловить ту особую воцарившуюся атмосферу, но теперь в машине она ощущалась явственно: пьянящая смесь безысходности, взаимного участия, с трудом сдерживаемой истерики и прямо-таки командного духа – и Уилл чувствовал, что является ее частью, а не наблюдает за ней из окна. Так что это не могло быть тем «что-то», что он упускает в жизни, потому что он этого не упускал, а если Джессика имела в виду детей, то без них тут тоже не обошлось. За все происходящее надо было благодарить Маркуса: хоть парнишка он неловкий, странный и все такое, но у него есть поразительный талант объединять людей, где бы он ни был, а на это способны немногие взрослые. Уилл и представить себе не мог, что будет вот так запросто общаться с Фионой, но теперь у него это получалось; его отношения с Рейчел целиком строились на Маркусе. А тут с ними был еще и третий человек, с которым он не был знаком до сего вечера, но уже делился палочками «Кит-Ката» и глотками лимонада так, будто состоял с ним в интимных отношениях. И казалось нелепым, что, обладая таким даром объединять людей, этот странный и одинокий ребенок сам оставался таким отстраненным.

– А почему этот парень застрелился? – неожиданно спросила Фиона.

– Курт Кобейн? – спросили Уилл и Катрина хором.

– Да, если его так зовут.

– Видимо, он был несчастен, – высказала предположение Катрина.

– Об этом я догадывалась. А из-за чего конкретно?

– Ой, что-то не припомню. Элли мне рассказывала, но я как-то не уловила. Наркотики? Несчастливое детство? Стресс? Что-то в этом роде.

– Я и не слышала о нем до Рождества, – сказала Фиона, – но ведь он был очень популярен.

– Ты сегодня смотрела новости? Там показывали всех этих несчастных молодых людей, они обнимали друг друга и плакали. Очень грустно было смотреть. Правда, никто из них не пытался бить витрины. Очевидно, только моя дочь решила выплеснуть свое горе таким способом.

Уилл подумал: интересно, слушал ли когда-нибудь Маркус, сидя в своей комнате, альбом «Невермайнд» так, как Уилл слушал когда-то первый альбом группы «Клэш»? Представляется с трудом. Маркус в принципе не смог бы понять всей этой ярости и боли, даже несмотря на то, что и в нем где-то гнездились подобные эмоции, но в его собственной интерпретации. И вот те на: он сидит в тюрьме – ну, пускай, в комнате ожидания в полицейском участке – за то, что стал соучастником преступления, которое имело своей целью отомстить за смерть Курта Кобейна. Было трудно представить двух людей, менее близких по духу, чем Маркус и Курт Кобейн, но тем не менее им обоим удалось прокрутить один и тот же фокус: Маркус провоцировал людей на необычные знакомства в машинах и полицейских участках, а Курт Кобейн – на объятия и слезы, транслируемые по всему миру. И это лишнее доказательство того, что все в жизни не так плохо, как кажется. Жаль, что Уилл не мог продемонстрировать это Маркусу и всем тем, кто, может, в этом так нуждается.

Они почти приехали. Катрина по-прежнему болтала, очевидно полностью смирившись с мыслью, что ее дочь опять попала в историю (а что остается делать, подумал Уилл, если тебе выпало несчастье иметь Элли своей дочерью?), а Фиона, напротив, притихла.

– Ты же знаешь, все с ним будет хорошо, – сказал он ей.

– Знаю, – ответила она, но в ее голосе прозвучали нотки, которые ему не понравились.