Мой мальчик

Папа и Линдси появились первыми. Из-за того что у папы была сломана ключица, вести машину пришлось Линдси, а она этого терпеть не могла, так что оба они были в неважном настроении: Линдси выглядела усталой и издерганной, а папа мучился от боли и ворчал. Было не похоже, что он серьезно обдумал свою жизнь, и уж точно не похоже, что еще недавно он жаждал встречи со своим единственным сыном.

Они остались наедине. Клайв тяжело опустился на скамью, тянувшуюся вдоль одной из стен, а Линдси, взглянув на него с тревогой, села рядом.

– Только этого мне сейчас не хватало. Спасибо тебе, Маркус.

Маркус грустно посмотрел на папу.

– Он ничего не сделал, – нетерпеливо пояснила Элли. – Он пытался мне помочь.

– А ты кто такая?

– Кто я такая? – Элли явно потешалась над его отцом. Маркусу показалось, что делать этого не стоит, но он устал бороться с Элли. – Кто я такая ? Я – Элеонора Тойя Маккрэй, пятнадцати лет и семи месяцев от роду. Живу в доме двадцать три по…

– А с какой стати ты болтаешься с Маркусом?

– Я не болтаюсь с ним. Он мой друг. – Для Маркуса это было новостью. Он перестал чувствовать себя ее другом в тот момент, когда они сошли с поезда. – Он попросил меня поехать с ним в Кембридж, потому что не хотел вести задушевные разговоры с отцом, который его, кажется, не понимает и решил бросить в тот момент, когда он больше всего в нем нуждался. Хороши мужчины. Мать родная чуть с собой не покончила, а им и дела нет. Но стоит им свалиться с гребаного подоконника, как они тут же зовут тебя поговорить о смысле жизни.

Маркус уронил голову на стол и накрыл ее руками. Внезапно его охватила сильнейшая усталость; ему не хотелось видеть никого из этих людей. Жизнь достаточно сложна и без трепа Элли.

– Чья мама чуть не покончила с собой? – спросил Клайв.

– Мама Элли, – встрял Маркус.

Клайв посмотрел на Элли с интересом.

– Мне очень жаль, – сказал он без особого сожаления или даже интереса в голосе.

– Ничего страшного, – ответила Элли. Она поняла намек и некоторое время сидела молча.

– Должно быть, ты во всем винишь меня, – снова вступил папа. – Видимо, ты думаешь, что, если бы я остался с твоей мамой, твоя жизнь не сошла бы с рельсов. И наверное, ты прав. – Он вздохнул; Линдси взяла его руку и сочувственно погладила.

Маркус сел прямо:

– Да о чем ты говоришь?

– Я испортил тебе жизнь.

– Да я всего лишь навсего сошел с поезда, – запротестовал Маркус.

Его усталость как рукой сняло. Вместо нее на него накатилась такая злость, которую ему редко доводилось испытывать, злость, которая давала ему силы вступить в перепалку с любым, независимо от возраста. Ах, если бы эту штуку продавали в розлив, то он мог бы держать небольшую бутылочку в парте и отхлебывать из нее в течение дня.

– С каких это пор «сойти с поезда» и «сойти с рельсов» – одно и то же? Это Элли сошла с рельсов. Это она рехнулась. Это она только что расколотила ботинком витрину, потому что в этой витрине стояла фотография поп-звезды. А я ничего не сделал. И мне наплевать, что ты нас оставил. Меня это не волнует. Я бы сошел с поезда, даже если бы ты по-прежнему жил с мамой, я это сделал, потому что хотел присмотреть за своим другом.

В действительности он был не совсем прав, потому что, если бы его мама и папа по-прежнему жили вместе, он не оказался бы в поезде – ну разве только, если бы поехал с Элли в Кембридж по какой-нибудь другой причине, которую не мог себе вообразить.

– Видимо, ты и вправду фиговый отец, а детям от этого ничего хорошего, и, живя с нами, ты все равно оставался бы фиговым отцом, так что не знаю, что и лучше.

Элли засмеялась:

– Супер, Маркус! Классная речь!

– Спасибо. Мне было приятно ее произнести.

– Бедный ребенок! – проканючила Линдси.

– А ты могла бы помолчать, – рявкнул Маркус. Элли засмеялась еще громче. Это в нем говорила злость; бедная Линдси была, собственно, ни в чем не виновата, но Маркусу все равно понравилось, как он это сказал.

– Теперь мы можем идти? – спросила Элли.

– Мы должны дождаться твою маму, – объяснил Клайв. – Она приедет с Фионой. Уилл привезет их.

– О нет! – сказал Маркус.

– …твою мать! – сказала Элли, и Маркус застонал. Они сидели вчетвером, уставившись друг на друга, в ожидании следующей сцены этой, как им теперь казалось, бесконечной пьесы.